Читальный зал

О толерантности

И само слово «толерантность», и требование толерантности, как мы знаем, очень популярны. Однако с часто употребляемыми словами бывает так, что их применяют небрежно, неосторожно и в самых различных целях, – а в результате уже вообще непонятно, о чем речь. Само это слово присутствовало еще в древней латыни, но социальной проблемой в Европе толерантность стала в шестнадцатом веке – как следствие разделов и религиозных войн. Тогда толерантностью было просто не-преследование других за религиозные убеждения и практики.  Поборники толерантности выступали за реформу законодательства, за то, чтобы государство не защищало мечом господствующие религии. Призывов к толерантности – в таком понимании – было множество, и число их росло, но наряду с  эдиктами, обеспечивающими толерантность в разных странах, известны также и случаи отмены этих эдиктов, возврат к преследованиям, требования кары для еретиков и иноверцев; несмотря на все бесчисленные ужасы, о которых мы знаем из истории религиозных войн, в итоге можно сказать, что в номинально христианских странах борьба за толерантность в этом правовом значении оказалась выиграна; в исламе же агрессивные и нетолерантные течения очень сильны. Толерантный строй – это просто-напросто строй, который ничего не навязывает гражданам в вопросах религии. То, что государство должно воздерживаться от давления в этих вопросах, – принцип настолько общепризнанный, что на словах был принят даже в европейских коммунистических странах, в том числе и тех, где церковь, священники и верующие подвергались самым жесточайшим репрессиям.

В наши дни всё это кажется простым и почти бесспорным, но при более внимательном рассмотрении проявляются сложности. Чтобы принцип толерантности в таком понимании был принят и стал действовать, требовались не только правовые акты, но и культурные условия, а они по заказу не производятся. Христианские защитники толерантности в шестнадцатом и семнадцатом веках объясняли, что мы не должны устраивать взаимную резню из-за разницы в воззрениях  на Пресвятую Троицу, таинство Евхаристии или предопределение, ибо, говорили они, Господь спросит нас на Страшном Суде не о наших богословских воззрениях, верных или ошибочных, а о том, старались ли мы при жизни соблюдать евангельские заповеди. Тем самым подразумевалось, а порой и говорилось прямо, что все догматические различия между Церквами, конфессиями или сектами – несущественны. Но таким образом напрашивается вывод, что существование всех этих Церквей и конфессий в виде отдельных организмов полностью бессмысленно, ведь различия между ними никого не волнуют; однако убедить в этом Церкви было трудно (все это, разумеется, происходило в рамках христианской культуры – даже в таких относительно весьма толерантных странах, как Голландия  семнадцатого века, не допускали открытого атеизма). Таким образом, в идею толерантности вкрался новый смысл: безразличие. Но одно дело – культурно и психологически – сказать: «Лучше терпеть великие бедствия, чем провоцировать религиозные войны», и совсем другое – «Необходимо терпимо относиться к самым разным богословским воззрениям, поскольку все это никого не волнует». Одно дело, когда кому-то говорят: «Ты проповедуешь чудовищные, ошибочные и вредные взгляды, но я тебе голову рубить не стану, Бог тебе судья», а другое – когда говорят: «Болтай себе о религии что хочешь, это все равно никого не волнует».

Однако мы говорим о толерантности, относя это слово не только к юридическим положениям в вопросах религии, но и к человеческим позициям, к нашему собственному поведению, к нравственности. В изначальном смысле слова я толерантен, если не преследую, не требую преследований и не проявляю агрессии в отношении к чему-то, чего явно не люблю, не одобряю, что мне претит или вызывает неприязнь или отвращение. В несколько схожем смысле мы употребляем это слово в медицине и в технике: лекарства вредят, но мы говорим о толерантности к лекарству, если организм толерантен к нему в неких границах, т.е. переносит без существенного вреда. Во Франции домами терпимости прежде назывались бордели, и само название как бы подразумевало, что заведения это дурные, но лучше их – по тем или иным причинам – терпеть.

И все-таки мы замечаем, что часто требуем от себя толерантности, терпимости в смысле безразличия, отсутствия хотя бы какой-то позиции или мнения, а порой даже и одобрения всего, что видим в людях и воззрениях. А это означает нечто совсем иное. Требование терпимости в этом смысле – часть нашей гедонистической культуры, в которой для нас на самом деле ничего не имеет значения; это философия жизни безо всякой ответственности и безо всяких убеждений. Подобные тенденции усиливаются модными направлениями в философии, которые учат нас, что истины как таковой не существует; следовательно, настаивая на своих убеждениях, пусть даже без тени агрессии, я тем самым уже грешу против толерантности.

Но это – вредная чушь; презрение к истине уничтожает нашу цивилизацию с не меньшим успехом, чем фанатизм истины. Равнодушное большинство расчищает поле для фанатиков, которых всегда найдется в достатке. Наша цивилизация популяризирует ощущение, что все должно быть игрой, как оно и есть на самом деле в ребяческой философии так называемой «новой эры», суть которой вообще не поддается описанию, поскольку означает все, что угодно.

Но сам я имею право твердо придерживаться своих убеждений. Вот пример: в цивилизованных странах гомосексуализм не наказуем (если, конечно, речь идет о взрослых людях и если не применяется насилие). Церковь считает гомосексуализм нравственно недопустимым, ссылаясь на Ветхий и Новый Заветы, собственную традицию и собственное богословское понимание сексуальности.  Итак, если бы Церковь захотела вернуться к юридическому запрету гомосексуализма, ее бы обвинили в вопиющей нетолерантности. Но организации гомосексуалистов требуют, чтобы Церковь отменила свое учение, а это уже – проявление вопиющей нетолерантности в обратном направлении. В Англии по этому поводу были демонстрации и нападения на церкви. Так кто же тогда нетолерантный? Если некоторые гомосексуалисты утверждают, что Церковь ошибается, они могут из нее выйти, им это ничем не грозит; но когда они хотят громко и агрессивно навязать Церкви свое мнение, то не защищают толерантность, а пропагандируют нетолерантность. Толерантность действенна, когда она взаимна.

Мы часто повторяем, что наказывают не за мнения, а за поступки. Проблема в том, что грань между ними не очевидна. В некоторых странах, например, наказуемо разжигание расовой ненависти. Разжигать можно по-разному, и расисты порой именно так и защищаются: это мнения, и следовательно, за это наказывать нельзя. Но слово – тоже частный случай действия и может иметь как самые плохие, так и самые хорошие последствия. Достаточно это сказать, чтобы навести на мысль: все мнения следует контролировать с точки зрения возможных последствий. Но если мы этого не скажем, то, в свою очередь, наведем на мысль, что до тех, пор пока нет насилия, запрещать ничего нельзя. А значит, приходится, как оно всегда и бывает, искать компромиссные решения, которые чаще всего неудобны, однако неизбежны. И вот еще одна извечная дилемма толерантности: можно ли – и нужно ли – толерантно относиться к политическим или религиозным движениям, которые выступают против толерантности и хотят уничтожить все институты, охраняющие толерантность, к тоталитарным движениям или тем, которые стремятся всем навязать свою деспотическую власть? Подобные движения могут не представлять опасности, пока они слабые, и их можно терпеть, но, с другой стороны, когда они окрепнут, терпеть их уже придется, потому что у нас не хватит сил их уничтожить, и в конце концов все общество может пасть жертвой самой ужасной тирании. Таким образом, безграничная толерантность обращается против самой себя и уничтожает те условия, которые делают ее возможной. Признаюсь, я за то, чтобы к движениям, которые стремятся уничтожить свободу, отнеслись нетолерантно и вывели из-под защиты закона; от подобного рода нетолерантности меньше риска для толерантности.

А впрочем, нет такого хорошего принципа, который нельзя было бы употребить во зло. Можно запретить проповедь идеологии расизма, но в Америке называют расистами и подвергают нападкам тех, кто исследует статистическое распределение различных способностей в отдельных расовых популяциях. Эти исследования требуют предельной осторожности, и ими, безусловно, можно воспользоваться для пропаганды расизма, но запрещать их под таким предлогом гораздо хуже, поскольку тем самым вводится принцип необходимости запрета всех научных исследований, если их результаты могут быть нежелательны для идеи, которая на данный момент признана правильной, а это уже тоталитарный принцип. Результаты таких исследований надо критиковать, если есть хорошие контраргументы, но запрещать исследования – это устанавливать в научных изысканиях диктатуру идеологии.

Повторяю: толерантность в меньшей степени охраняется законом, а в большей – закреплением толерантных обычаев. В каждом из нас есть потенциал нетолерантности, поскольку потребность навязать остальным свое видение мира обычно довольно сильна; мы хотим, чтобы все верили в то же, что и мы, ибо тогда мы испытываем душевный комфорт, и нам не приходится задумываться о собственной вере или вступать в конфронтацию с верой другого человека. Вот почему в конфронтации верований – религиозных, философских или политических – очень много агрессии. Но если нетолерантность, желание обратить других в свою веру агрессией и силой, – устраняется с помощью таких обычаев, когда никто ни во что не верит, никому ни до чего нет дела, лишь бы жизнь была в радость – то горе нам, мы сделаемся жертвами той или иной идеократии. Похвалу насилию не одолеть похвалой всеобщему безразличию.

Лешек Колаковский (1927 – 2009) – одна из наиболее крупных фигур польской философии. Занимался историей философии, философией религии и европейской культуры. Эссеист, публицист, прозаик, автор философских сказок. Один из основателей Варшавской школы историков идей. Кавалер Ордена Белого орла (высшая государственная награда Польши, один из старейших польских орденов).

Лешек Колаковский

Перевод с польского Елены Барзовой и Гаянэ Мурадян

mygolod.com