Читальный зал

Долгая красивая жизнь

Я помню, как летним днем 1962 года прочитал в «Советской культуре» на газетном стенде городского парка статью об «Ивановом детство»: «Мир, расколотый надвое». Сжатая рецензия поразила меня острым проникновением в этот фильм, который я только что посмотрел, и тем, как замечательно она написана. Врезалось в память имя автора – М.Туровская, прозвучавшее тайно родственным имени Тарковский. И с тех пор я всю жизнь следил за тем, что она писала, хотя не сразу узнал даже то, что М. – это Майя. До всезнающего интернета было далеко, за двадцать лет чтения и почитания этого необыкновенного кинокритика я нашел в прессе только один ее снимок. Но я так обожал Туровскую, так впился в это фото и так представил себе, какой она должна быть в жизни, что, увидев в 1989 году в Москве остановившуюся на уличном переходе невысокую женщину в прозрачном дождевом плаще, понял: это Туровская! Я быстро, пока не вспыхнул зеленый, подошел к ней: «Вы Майя Иосифовна?» Мы немного поговорили, пока я провожал ее к ЦДЛ, куда она направлялась. Я сбивчиво объяснился ей в любви, объяснил, что она для меня значила: «Из-за вас я захотел стать кинокритиком... правда, не стал». «Ну и слава богу, – ответила она. – Ужасная профессия». Я сказал: «Наверное, скоро я уеду на пмж в Америку». «И правильно сделаете». Я немножко обиделся и еле удержался, чтобы не брякнуть: «Однако вы-то сами занимаетесь кинокритикой. Вы-то сами остаетесь здесь». Но впоследствии я понял, что в ее словах не было снисходительности или лицемерия. Иногда Туровская стала ронять в своих текстах скупые сведения о себе, и я узнал, что она действительно была недовольна тем, что пошла по линии искусства. У нее был строгий научный ум, она собиралась стать химиком или математиком, а поступила в ГИТИС на театроведческий и паралллельно в МГУ на филологический, потому что решила: надо спасать искусство. Она закончила школу во время войны, когда казалось – после победы все будет иначе, правдивее и свободнее. Искусство больше пострадало от лжи и несвободы, чем наука, значит, ему нужна будет бОльшая помощь, и она, Майя Туровская, должна внести в эту помощь свой вклад. Она окончила оба вуза с красным дипломом, была в ГИТИСе любимой студенткой прославленного с еще дореволюционных времен искусствоведа и театроведа Абрама Эфроса. Но советское искусство не нуждалось в ее помощи. Это были поздние 40-е годы, темная пора «малокартинья», тошнотворных спектаклей о борьбе лучшего с хорошим, воздвижения Железного занавеса, борьбы с «безродными космополитами» и государственного антисемитизма. Туровская просто не смогла устроиться на работу. Лет через десять, когда «вихри враждебные» немного развеялись, она поступила служить в некое искусствоведческое учреждение, но внутренне так до конца и не превратилась в «служащую» и осталась фрилансером, сохранив независимость собственных суждений и независимость финансовую благодаря писанию статей и книг. (Ее муж, театровед Борис Медведев (Фалькович), трагически погиб в 1969 году).

В литературе главными выразителями «оттепели» были Аксенов, Вознесенский, Евтушенко, в кино – Чухрай и Хуциев, а чуть позже, и совсем по-своему, – Тарковский, в театре – Ефремов и Эфрос. Для меня, и не для меня одного, главным выразителем «шестидесятничества» в кинокритике была Туровская. Ее рецензии на «Балладу о солдате» Чухрая, «Летят журавли» и «Неотправленное письмо» Калатозова, «Весну на Заречной улице» Хуциева, «Жестокость» Скуйбина, «Человек идет за солнцем» Калика, «А если это любовь?» Райзмана, «Гамлет» Козинцева были образцовыми статьями о кино, но также и текстами остро современными, помогавшими лучше понять, «какое время на дворе». И я должен сказать (это не ретроспективный взгляд, а так я чувствовал уже тогда), что то, что писала Туровская, часто было глубже и трезвее, чем объекты ее кинокритики. В документальном фильме о ней, снятом несколько лет назад, она вспоминает, как один из ее школьных учителей прививал детям навык читать газеты «между строк». Туровская и тут оказалась лучшей ученицей: она прекрасно умела читать между строк сталинских, хрущевских и брежневских рацей и никогда не питала иллюзий в отношении советской власти. Я чувствовал это и, хотя в ее лаконичных суховатых текстах не было никаких «фиг в кармане», умнел от них, как на дрожжах, умнел ощутимее, чем от иных сам- и тамиздатовских книг, за чтение которых можно было получить срок. 

Туровская не разочаровалась в «оттепели», потому что не очаровывалась в ней, но постепенно она разочаровалась в текущем советском кинорепертуаре, ей расхотелось его «отражать». Потеряв вкус к кинокритике, она переключилась на киноведение и культурологию, написав знаменитую книгу «Герои безгеройного времени», где кино США было призмой, через которую анализировались более общие культурные и социальные тенденции Америки 60-х, книгу о Брехте, первую советскую книгу о Тарковском, замечательную книгу о мейерхольдовской актрисе Марии Бабановой. Откровенно говоря, мне было жалко, что Туровская больше не пишет рецензий, но что поделаешь. Во всяком случае, она собственным примером подтвердила, что «кинокритика – ужасная профессия». 

Не оказалась Туровская неискренней и в том, что одобрила мой предстоящий «отвал за бугор»: где-то в середине 90-х она и сама эммигрировала в Германию. Впрочем, я не знаю точно, было ли это в техническом смысле эммиграцией. Немецкое правительство пригласило Туровскую жить в Германии за ее особую заслугу перед этой страной. А заслугой было участие, в качестве соавтора сценария (вместе с Юрием Ханютиным), сотрудника по отбору документальных материалов и т.д., в создании «Обыкновенного фашизма» Михаила Ромма, фильма, который в Германии обязателен для просмотра в средних школах. История работы над этой картиной заслуживает отдельного разговора. Если бы не печальный повод, по которому пишется этот текст, я бы мог подробнее рассказать о том, как Туровская и Ханютин постоянно подталкивали режиссера к более отчетливым параллелям между рейхом и совком и к большему акценту на теме антисемитизма, но Ромм – замечательный человек и далеко не трус, но все же человек осторожный и советский, – старался этим подталкиваниям не поддаваться.

Итак, Туровская прожила последние два десятилетия своей жизни в Мюнхене. В 2015-м году вышла ее последняя книга, 700-страничные «Зубы дракона», в которых она продолжила тему роммовского фильма: «зубы дракона» – это неискоренимые семена фашизма, и таким образом, метафора названия перекликается с заключительными словами из пьесы Брехта «Карьера Артуро Уи» (читай – Адольфа Гитлера): «Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада».

Туровская оставалась рентгеновски-зрячей и в отношении самых свежих, «молочных», скажем так, «зубов дракона». В интервью Дмитрию Быкову 2018 года она проницательно и нелицеприятно высказалась о состоянии дел и умов в современной России.

Туровская умерла 6 марта , не дожив полугода до своего 95-летия. Не знаю, прозошло это в больнице или дома, по адресу Westenriederstr. 6, 80331, BRD, München. Я знаю адрес, потому что немного переписывался с ней. Немного – это значит, что я писал ей длинные письма, а она отвечала на мои «пропилеи» (так она иронически это называла) коротко и по существу. Постепенно ее ответы стали совсем короткими, а потом прекратились. У нее уже не оставалось времени и сил на не вполне обязательную переписку. Тогда и я стал ограничиваться поздравлениями с днем рождения: 27-е октября. 

На склоне лет Майя Иосифовна, прежде как будто мало черпавшая для творчества из своих интимно-национальных корней, стала уделять внимание теме еврейской культуры. Она написала сценарии «Сентиментальный гротеск, или Художники еврейского театра» и «Художник и время. Александр Тышлер», по которым сняты документальные фильмы.

Слава Бакис

facebook.com