Читальный зал

Кадр из проекта «Дау». Теодор Курентзис в роли Льва Ландау. Photographer Olympia Orlova / Phenomen IP 2019

«Дау»: тотальный арт-проект Хржановского вызвал в Париже полемику

Один из самых загадочных российских арт-проектов последних лет, «Дау» Ильи Хржановского, открывает свои двери для посетителей в четверг, 24 января. Мировая премьера «Дау» прошла в Париже, где до 17 февраля посетителям предлагается погрузиться в мир советского закрытого ядерного института и заодно испытать свои нервы на прочность.

С проектом «Дау» ознакомилась корреспондент RFI Инга Домбровская

За два дня до открытия проекта «Дау» в Париже выпал снег. «Московская погода», шутили замерзшие журналисты, которых организаторы пригласили в среду, 23 января, на предпремьеру в два соседствующих друг с другом парижских театра – театр Шатле и театр Отель-де-Виль. На площади между двумя театрами организаторы устроили стеклянную будку – это визовой центр: чтобы попасть в «Дау» нужна виза (от 35 до 130 евро). Ожидалось около 200 журналистов, которых на сеанс в 9 утра пригласила некая Франческа. Однако быстро выяснилось, что никакой Франчески в «визовом центре» не знают. Приехали зря? «Спокойно, мы уже в сценарии», – умудренно заметил мой сосед, критик престижного парижского издания.

Была ли это банальная накладка или, действительно, задумка «гуру» Ильи Хржановского – не так важно. Но именно такое впечатление производит на посетителя «Дау» – это тотальный арт-проект, параллельная реальность, временной разлом, который словно всасывает в себя окружающую реальность. Поголовно все, кого мы видели в этот день, от выступавших на сцене знаменитостей (в их числе был музыкант Брайан Ино) до подавальщиков в театральном буфете, были сотрудниками «Дау». В проект вписывался даже антураж – от снежной слякоти на парижских улицах до самих зданий двух театров, которые в эти дни из-за капитального ремонта стоят ободранные, серые и неказистые, словно вышедшие из давней советской реальности. Третья парижская площадка проекта – центр Помпиду – вообще, как известно, вывернут кишками внутренних коммуникаций наружу, там воссоздана некая стеклянная комната, в которой день и ночь трудятся советские ученые.

День и ночь в данном случае не метафора. Проект работает и открыт для посетителей 24 часа в сутки семь дней в неделю. В театре Шатле – это обитые красным бархатом комнаты с советским антуражем, портретами Ленина и почему-то вполне современным секс-шопом, где сидят сотрудники «Дау» во время визитов зрителей. В театре Отель-де-Виль – огромная сцена с голыми из-за ремонта бетонными стенами и полным отсутствием отопления. Плюс буфет, где журналистам в этот день подавали борщ, бородинский хлеб и компот. А также алюминиевые кабинки, где, как сообщили нам организаторы, зрители в случае необходимости смогут пообщаться тет-а-тет с психологами, священниками, имамами, раввинами и даже шаманами.

Эффект катарсиса от всего увиденного это тоже часть задумки авторов, причем зрителя к нему умышленно подталкивают через сцены несимулированного насилия в киноверсиях проекта – это 15 фильмов, названия которых держатся в секрете и которые были озвучены во французской версии известными актерами от Изабель Аджани до Жерара Депардье. К просмотру этих фильмов была допущена только самая проверенная пресса, в частности, кинокритики газеты Le Monde, которые в своей рецензии описали что-то совсем уж неимоверное. Якобы один из фильмов содержит сцену, в которой реальный российский неонацист Максим Марцинкевич (известный под псевдонимом Тесак) отрезает голову живой свинье и рисует на ней звезду Давида. В прессе вспыхнула полемика. Да, Бертолуччи показал в фильме «Смерть свиньи» в 1958 году реальный забой животного, но с тех пор кинематограф прошел огромный путь. Никакие художественные соображения не могут оправдать убийства любого живого существа. Не говоря об антисемитской подоплеке подобной сцены.

Проект «Дау» создавался 10 лет. Изначально режиссер Илья Хржановский думал снять фильм о советском физике-ядерщике Льве Ландау (друзья называли его Дау). Сценарий должен был написать Владимир Сорокин, но он быстро покинул проект, а режиссер начал создавать нечто невиданное. В Харькове был воссоздан советский закрытый институт, куда режиссер на три года поселил почти 400 человек – это ученые, артисты, тайные агенты, преступники, уборщицы, буфетчики… Всех снимали в замкнутом пространстве три года, 700 часов отснятого материала легли в основу визуальной части проекта.  Лев Ландау, роль которого исполнил греческий дирижер Теодор Курентзис, говорит в фильме с приятным, но сильным греческим акцентом. И это тоже не случайность. О вызвавших полемику во французской прессе сценах насилия, сути «Дау» и его целях мы попросили рассказать одного из руководителей проекта Илью Пермякова.

Илья Пермяков, режиссер монтажа и куратор конференций «Дау» в Лондоне и в Париже.

RFI : Для таких огромных проектов важна концепция, вы философ, какова философская концепция этого проекта?

Илья Пермяков: Я могу дать несколько коротких дефиниций, как я сам для себя определяю, что такое проект «Дау». Одно из определений: для меня это параллельный мультиверсум. Что я имею в виду. Для проекта «Дау» важно, что это не историческая реконструкция и не современный мир, а это некая параллельная полу-карнавальная, полу-символическая, полу-реальная территория, попадая на которую человек как участник этого эксперимента может открыть в себе нечто новое, может переродиться, может увидеть те черты, которые он или она старательно прятали в обыденной жизни, но погружаясь в это карнавальное пространство ритуала человек получает свободу экспериментировать с собой и увидеть те черты, которые часто от него самого были скрыты. Попадая в эту действительность, которая не является ни реальностью, ни искусством, а является экспериментом, экспедицией внутрь самого себя, человек открывает то, что от него скрыто.

То есть то, что вызвало полемику во французской прессе, сцена, где националист Тесак отрезает голову свинье, есть также и очень откровенные сексуальные сцены, - все это сделано специально, чтобы подтолкнуть зрителя преодолеть какие-то свои пределы?

– И для этой цели, и для того, чтобы… Ну вот, вы привели в пример сцену физического насилия над свиньей. В постановочном кино, когда мы видим зло и насилие, мы как люди, как зрители, видим героя, который противостоит этому злу и побеждает это зло. К сожалению, эта часть кинематографа как игрового пространства превратилась в клише и иллюзию. Люди считают, что в любой опасный момент жизни придет спаситель, который их защитит от зла…

Древние греки так тоже считали, это миф…

– И мы считаем так до сих пор. Но когда вы видите аналогичную ситуацию, смоделированную в жизни, и вы видите, что рядовой человек – будь он ученый, будь он дворник, будь он официантка – сталкиваясь с насилием, даже вербальным, выдает первую реакцию страха и не может сдвинуться с места, вы начинаете чувствовать, как становятся постепенно возможны крупные социальные катастрофы и катаклизмы. Мы, как человеческие существа, не героические существа, мы существа опасливые и мы часто застываем на месте, когда видим физическое и вербальное насилие и чистую волю, направленную против нас, на собственное наше подавление. И мы легко идем на компромисс с силами, подавляющими нас, мы легко идем на компромисс с властью, и мы легко подчиняемся ей. Эта иллюзия героизма, которую, в том числе, показывает современный кинематограф, мне кажется, она должна быть не то что развенчана, но приуменьшена. Мы должны немножко протрезветь и очнуться, и не возвеличивать себя. И если какой-то визуальный материал, в данном случае, проект «Дау», подает импульс для размышления на эту тему, мне кажется, это надо видеть, это надо показывать, это надо доносить до зрителя.

А жизнь свиньи стоит этого?

– В данном случае, да. В сцене со свиньей страшно не то, что убивается животное, потому что продовольственная индустрия делает это в гораздо больших масштабах. В конкретно этой сцене важно то, что какая-то конкретная сила приходит в ваш дом, и этот дом десакрализует, растаптывает ваше жилище, растаптывает ваш мир, и вы ничего не можете этому противостоять. В «Дау», на мой взгляд, нет ничего, что сделано под девизом «провокация ради провокации». Все является частью истории и частью эволюции персонажей, которые живут в этом пространстве. Ни одна из сцен не является шокирующей ради того, чтобы шокировать зрителя. Пресса об этом пишет и говорит так, потому что эта пресса. Но если вы смотрите историю целиком важным становится не сам факт насилия, а важным становится вопрос, почему это насилие стало возможным. Почему определенная пассивность интеллектуалов – людей умных и очень хороших – почему это отсутствие воли создало внутри этого маленького мира такое пространство пустоты, которое легко занять силам радикальным. Когда приходят радикальные силы и видят, что место пустует, оно никогда в итоге пустым не остается. Мне кажется, это надо показывать и об этом надо говорить в связи с тем, что 20-й век с его трагедиями никуда не ушел и не закончился. Опасность того, что мы опять соскользнем в хаос насилия и взаимного истребления – она всегда рядом с нами. Об этом надо напоминать.

Льва Ландау в вашем фильме играет греческий дирижер. Каким образом еврей Ландау превратился в грека? В этом, похоже, тоже есть какой-то намек …

– Для меня есть. Потому что это два очевидных истока европейской цивилизации. Конечно, помноженные на Рим, на имперское преломление двух этих традиций. Иудейское начало и античное греческое начало важно показать в единстве как то, что является колыбелью в которой все мы родились и выросли. Концептуально для меня в этом есть смысл.

ru.rfi.fr