Читальный зал

Виктор Файнберг в 1970-х. Личный архив Виктора Файнберга

Пять голодовок, годы в психбольнице: судьба диссидента Виктора Файнберга

Виктор Файнберг – один из участников «демонстрации восьмерых» 25 августа 1968 года на Красной площади. В отличие от других диссидентов, приговоренных к лагерям и ссылке, он и Наталья Горбаневская были признаны невменяемыми. Файнберг был отправлен на принудительное лечение в специальную психиатрическую больницу в Ленинграде, где провел больше четырех лет.

«Судьба Виктора Файнберга» – это название четвертой и последней главы в книге Натальи Горбаневской «Полдень: дело о демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года». История Файнберга вынесена в отдельную главу – после ареста его дело было выделено в особое производство, а судьба, как пишет Горбаневская, оказалась самой тяжелой из всех восьми демонстрантов.

Виктор Файнберг живет во Франции с конца 1970-х. Мы в Русской службе RFI часто делали с ним интервью, звонили ему с просьбой о комментариях, в последний раз он приезжал в нашу студию в октябре 2017 года. Мы пригласили их тогда вместе с участницей Pussy Riot Марией Алехиной – это была встреча двух поколений протеста.

Годовщина «демонстрации восьмерых» на Красной площади стала поводом поговорить с Виктором Файнбергом о его судьбе – о детстве, работе на заводе и пяти годах, проведенных в психиатрических больницах специального типа.

***

Виктор Исаакович Файнберг родился в Харькове 26 ноября 1931 года. Его отец работал главным инженером на небольшом трактороремонтном заводе. Мать преподавала в школе для детей с инвалидностью: «Она учила их всему. Там были девочки без рук, она учила их писать ножками. Это было в эпоху, когда у нас вводили все новое, надо было обязательно опередить Запад, а потом это все запрещалось, как буржуазная идеология. Мама была педологом, потом педологию запретили. Мама очень переживала».

 – В детстве я был очень верующий марксист-ленинист. Я знал, что у нас, конечно, хороший город Харьков, но это только второй на Украине и четвертый в Советском Союзе, а вот еще город Москва, там Кремль, там товарищ Сталин и особенно товарищ Ворошилов, народный комиссар наркомата вооруженных сил. И конечно, все книжки для маленьких тогда были про гражданскую войну, про героизм красных, про жестокость белых, и еще больше было книжек про героев пограничников, и фильмы были о том, как ловят шпионов и диверсантов.

Когда мне было лет шесть, началась ежовщина. Ежов, конечно, был мой большой герой, потому что он боролся со шпионами и врагами советской власти. Однажды я увидел в газете, что товарища Ежова освободили от должности председателя НКВД и перевели в какой-то наркомат, они всегда так делали перед арестом. Я очень переживал и никак не мог понять, почему родители радуются. Я думал: «а как же ежовые рукавицы». Правда уже тогда, когда я увидел, сколько платят женщине, которая мыла у нас окна, я пришел в папин кабинет и сказал, что скоро рабочие опять восстанут и возьмут Кремль, потому что нарушаются права трудящихся. И страшно напугал этим родителей. Они тогда очень много работали, отец приезжал домой поздно, любой срыв (на производстве) стал бы для него тюрьмой.

Исаака Файнберга не арестовали, а лишь выгнали с работы. Он устроился работать в «Гипротяжмаш», государственный институт тяжелого машиностроения. Правда с понижением в должности. Когда началась война, Исаака Файнберга отправили начальником группы инженеров сначала в Бузулук, а оттуда под Алма-Ату, где тогда строили огромный военный комбинат.

***

– В Бузулуке моя идиллия кончилась. Когда я пришел в школу, то увидел, что на доске мелом написано: «Файнберг – шыт». Ш-Ы-Т. Я знал, что это было только до Революции, но не знал, что такое бывает сейчас. Я так удивился и рассказал своей маме. Она рассмеялась и сказала: «Ты что, испугался, что ли?». Я никогда не мог понять этого. Я думал, что это потому, что это – Россия. У нас, на Украине, такого, конечно, никого не будет.

– Мы вернулись в уже разрушенный Харьков только в 1944 году, чтобы его восстанавливать. И оказалось, что в Харькове – то же самое. Это привело к тому, что у меня каждый день были драки на улице. Одного против целой кучки. Я к этому привык. И это мне помогло в будущем, потому что я ко всему привык. Привык быть один. Один отбиваться.

Ежедневные драки на улице и в школе привели к тому, что родители отвели сына к психиатру. 13-летнему Файнбергу прописали шесть электрошоков.

– Я никогда не забуду, как я шел по коридору после электрошока, дверь в палату была открыта и я увидел, как одному человеку тоже делали электрошок, у него тряслось все тело. Я смотрел, как врач сейчас включит ток и думал: «Меня сейчас убьют на несколько минут». Я себя к этому приучил. И потом я привык ко всему уже. Это мне потом очень помогло. Но это, конечно, сделало мою жизнь уродливой. Врачи велели запереть меня дома. Я был заперт, потом отправлен в детскую психушку в Москву. Родители настолько боялись советской власти, настолько думали, что врачи правы. Я бежал из детской психушки, меня поймали, руки держали сзади, били. Потом отправили в другую психушку, где были в основном демобилизованные солдаты. Потом было лечение сном. Целый месяц. Я только помню, как меня били няньки, потому что я был без сознания и делал под себя. Били, тянули за волосы – это мне смутно заполнилось.

***

В юности Файнберг мечтал стать летчиком и в 16 лет поступил в Ленинградское артиллерийское подготовительное училище. Но военная карьера не сложилась: в училище царила дедовщина и воспитанник Файнберг, который был не готов мириться ни с этой системой, ни с антисемитскими оскорблениями и поэтому снова дрался, отбивался бляхой и «всегда ходил с битой мордой». Из училища его отчислили.

В 1960-х Виктор Файнберг работал на заводе слесарем-монтажником, параллельно поступил в Ленинградский университет на отделение английской филологии.  На заводе с ним произошла производственная травма. Когда он стоял возле точильного станка, на него по тельферу наехал большой железный шкаф для приборов.

– Я упал. На несколько секунд потерял сознание. Я тогда работал, учился, занимался с сыном дома, ходил на штангу, серьезно занимался йогой, утром делал зарядку. В чемоданчике у меня был и спортивный костюм, и учебники. В переполненном автобусе или троллейбусе я ставил учебник кому-нибудь на голову и занимался. И вдруг – ничего. Слабость страшная. Головные боли. Учащенное сердцебиение. Меня из одной больницы в другую. Дали вторую группу инвалидности и крошечную пенсию.

Несмотря на инвалидность, Файнберг продолжил учиться в университете, окончил его и написал диплом по Сэлинджеру, защитился на «отлично». «Пока я писал диплом, моя бывшая жена мне сказала, что увидела объявление о том, что в Павловском дворце-музее на лето требуются экскурсоводы. Я окончил курсы экскурсоводов и устроился туда работать».

***

Когда в электричке по дороге на работу Виктор Файнберг узнал о вторжении советских войск в Чехословакию в августе 1968-го, для него это стало «страшным шоком». Файнберг тогда уже вращался в ленинградских диссидентских кругах, слушал BBC и «Голос Америки». Решение ехать в Москву и протестовать против подавления Пражской весны он принял молниеносно. В том, что в Москве будет демонстрация, он не сомневался. Один чешский студент, встреченный Файнбергом в Павловском дворце-музее, которому тот признался, что собирается в Москву, сказал: «Не делайте этого, вас посадят». Файнберг ответил на это, что в тюрьме будет чувствовать себя свободнее, чем сейчас, потому что как советский гражданин несет ответственность за происходящее.

– И действительно, я почувствовал колоссальное освобождение уже в Лефортовской тюрьме КГБ. Это был наш настрой перед демонстрацией. Мы поняли, кто перед нами сейчас и что другого выхода нет. Единственное, что нам оставалось – это сохранить себя как личность, независимо от последствий.

***

25 августа 1968 года группа из восьми человек появилась на Красной площади. «Накануне из Ленинграда приехал Виктор Файнберг. Он пришел ко мне и с порога заявил: «Надо провести демонстрацию. Мои ленинградские друзья говорят, что в Москве не такие сумасшедшие, чтобы выходить на демонстрацию. Но я решил, что тогда я пойду к генералу Григоренко и мы с ним хоть вдвоем устроим демонстрацию». Я успокоила его, объяснив, что Петра Григорьевича все равно нет в Москве, он в Крыму, с крымскими татарами (в то время явочным порядком переселявшимися в Крым и подвергавшимися за это преследованиям), а мы, москвичи, не такие уж «не сумасшедшие» и как раз задумали демонстрацию. Завтра, сказала я, буду знать, где и когда», – пишет Наталья Горбаневская в своей книге «Полдень».

Демонстрация была предельно короткой. Она длилась не больше пяти минут. «Представьте себе, летний августовский день, температура + 28 градусов, огромное стечение туристов, в основном из Советского Союза, очередь у Мавзолея Ленина, и вдруг на Лобном месте такое дело – лозунги и крики. Мы увидели, как против нас бегут люди в штатском примерно 35-ти лет. Они начали рвать и ломать плакаты, бить нас. После этого они растерялись: они не ожидали, что пропустят это», – вспоминает Виктор Файнберг.

Его избили сильнее всех. Выбили четыре передних зуба. «Я почти не видела, как его били, увлеченная своим сражением за флажок, и только в «полтиннике» увидела его – с распухшими, в кровь разбитыми губами, в ладони он держал окровавленные зубы. Потом Татка рассказывала, как его били: по лицу, и по голове, и ногами, не меньше шести ударов», – пишет Горбаневская.

В таком виде он, как замечает Наталья Горбаневская, «для суда не годился». Участников демонстрации судили за нарушение общественного порядка, беззубый Файнберг мог испортить советскому правосудию всю картину. Самый простой способ был признать его невменяемым. Это и было сделано.

***

Из Лефортовской тюрьмы КГБ Виктора Файнберга отправили на экспертизу в институт им. Сербского, а оттуда – в Ленинград, в психиатрическую больницу специального типа. «Это был такой эвфемизм для психтюрем. Там была и архитектура, и режим, и персонал обычной тюрьмы. А кроме того, там еще были психиатры – офицеры МВД; и санитары – обычные уголовники, осужденные за хулиганство и воровство, которых туда посылали отбывать срок, и они обычно срывали свое настроение на больных. В нашей тюремной психушке в Ленинграде в то время было 750 человек, около 12 были помещены туда по политическим причинам. К ним применяли те же «меры лечения», что и к больным, но и больных там лечили просто зверски. Им вливали просто слоновые дозы нейролептиков», – объясняет он. От нейролептиков Файнберга спасла главный терапевт больницы Марина Войханская, объяснившая коллегам, что эти лекарства противопоказаны ему из-за базедовой болезни. Позднее Файнберг узнал, что диагноз, который ему поставили в больнице звучал так: «шизофрения с параноидным уклоном, выражающемся в политическом инакомыслии».

В «психтюрьме» Файнберг устраивал пять голодовок. Самая продолжительная и самая сложная, вторая, длилась 81 день. Голодовки они проводили вместе с еще одним «политическим», Владимиром Борисовым (на 750 человек, находившихся в больнице, около дюжины были там политическим мотивам, рассказывает Файнберг). Записки Борисову он мог передавать благодаря одному санитару, отличавшемуся от остальных уголовников добрым нравом и любовью к Beatles. Во время голодовок их кормили насильно. Скручивали, клали на кровать, держали, а потом вливали в нос раствор (обычно в одну и ту же ноздрю, чтобы было больно): «нянечка держит, медсестра командует».

Во время второй голодовки он страшно ослабел, но продолжал режим, которого придерживался всегда: 40-минутная зарядка утром, два часа перед обедом и 20 минут перед ужином. Но во время голодовки на тот же комплекс упражнений, с которым Файнберг раньше справлялся за 40 минут, требовалось два часа. На этот раз его не скручивали, а связывали, а потом кормили через нос и оставляли связанным два часа. Руки становились белыми, ноги пухли. Через два часа его развязывали, он снова делал зарядку и снова долго. Затем приходили снова: борьба, кормежка через нос. После этого сил на гимнастику уже не было. Файнберг бегал по крошечной камере, падал и засыпал. Утром все начиналось снова. Он не знал ни дат, ни дня недели, ни что происходит в мире. Свидания, книги, газеты – все это было запрещено во время голодовки.

На свободу Файнберг вышел в 1973 году благодаря человеку, которого он называет своим «добровольным шпионом». Капитан Лев Петров слыл самым жестоким офицером в психтюрьме, но потом оказалось, что это маска: он ненавидел советский режим.

«Когда меня привели к нему, он сначала играл в палача, а потом сказал: «Я наблюдал за вами в течение 3,5 лет, когда вы были в других отделениях. Вы железный человек. Я такого человека ждал давно», – рассказывает Виктор Файнберг. Сначала он, разумеется, в такие слова не поверил, но вскоре убедился, что Петров его не обманывает. Через ленинградского диссидента Владимира Фридмана капитан Петров стал передавать на волю сообщения о голодовке Файнберга и Борисова.  

– Мы требовали, чтобы прекратили бить больных и чтобы здоровых освободили. Чтобы мы сидели хотя бы в лагере, а не там, где у нас никаких прав не было. В лагере или в тюрьме мы могли бы писать жалобы о нарушении режима. Здесь мы были невменяемыми. Запрещены были еще и свидания с адвокатами. А другие свидания – только с самыми близкими родственниками. Свидания с детьми до 16 лет запрещены. Даже в гражданских психушках свидания дети могут приходить, а в тюремных нет. Когда эти заявления были переданы, в тот же день BBC и «Голос Америки» передавали: «Голодовка Борисова и Файнберга». КГБ приезжает в тюремную психушку и начальник тюрьмы, это был полковник МВД Блинов, до этого заслуженный психиатр Белорусской РСФСР, главврач майор Земсков, КГБ их допрашивает: «Почему мы должны узнавать о голодовке Файнберга и Борисова от BBC, а не от вас?». А получалось так: мы пишем заявление, потом я ему передаю, когда он под каким-нибудь предлогом заходит в камеру, он едет к Володе Фридману, а тот за неделю до того, как мы отдаем заявление начальству больницы, едет в Москву, единственный город, где были иностранные корреспонденты, и передает им.

Капитана Петрова не разоблачили, хотя начальство его подозревало. Виктор Файнберг предполагает, что просто не решились: «боялись, что им здорово попадет за то, что они такую змею у себя пригрели». А Лев Петров любил рисковать. Чтобы прикрыть Петрова, Файнберг даже включил его в «список врачей-палачей», подготовленный диссидентской комиссией по разоблачению карательной психиатрии в СССР.

***

25 августа 2018 года Виктор Файнберг должен был быть в Москве. На Красной площади, вместе со своим соратником, диссидентом Павлом Литвиновым. Вместо него в Москву прилетела дочь Сара. Файнберг, так и не взявший французского гражданства и почти сорок лет живущий во Франции с документами апатрида, не получил визу. Он жалеет, что не смог быть в Москве. «За полвека огромный прогресс, никого не побили, не арестовали, а только задержали», – шутит он, комментируя субботние задержания на Красной площади. Но уже серьезно добавляет, что сегодняшнюю демонстрацию «фактически нейтрализовали». «Она не стала обычной демонстрацией, где можно говорить всем и обо всем. В то время, когда Олег Сенцов находится между жизнью и смертью, идет наступление на Украину под лозунгами помощи или «русского мира», это очень опасно. Прежде всего для жителей Россией. Мне от этого было грустно, конечно».

Анна Строганова

m.ru.rfi.fr