Читальный зал

Еврейский француз. Памяти Марка Блока

Вклад Марка Блока (06.07.1886 – 16.06.1944) в историческую науку переоценить невозможно. Это гигант, внесший огромный вклад не только в различные сферы исторической мысли – социальную историю средневековой Европы, культурную антропологию, аграрную историю, историю технологий – но и создал новую методологию истории. Вместе с другим великим историком, Люсьеном Февром, он основал Школу Анналов, ознаменовавшую открытие нового пути в исторической науке.
Но величие Марка Блока не только в этом. Он одновременно «великий ученый, человек и гуманист», как охарактеризовал его замечательный российский историк А.Я. Гуревич.

Гордость за своего сына может по праву разделить еврейский народ, к которому принадлежит Марк Блок. И страна Франция где он жил. Но сам Марк Блок выстроил несколько другую иерархию.

Его путь изначально был почти предопределен. Он родился в ассимилированной еврейской семье профессора античной истории Густава Блока. Густав и Сарра Блок считали традиционный иудаизм пережитком прошлого, знаком обособленности и обскурантизма. И вряд ли Марк Блок получил в детстве какое-то специфически еврейское образование. Зато он с лихвой компенсировал еврейские знания светскими гуманитарными. Марк пошел по пути отца: изучал историю в Париже, потом в Берлине и Лейпциге. И уже с юности в нем зажглась любовь к родному отечеству – Франции. Он не просто жил в ней. Он был ее подлинным гражданином и защищал ее. Пехотный офицер в Первую мировую войну, он храбро сражался, дослужился до звания капитана и был награжден Орденом Почетного легиона.

Профессор в Страсбурге, ученый-интеллектуал, окруженный почитанием и вниманием за свои научные достижения, он ощущал и нараставший антисемитизм. Блок верил, что даже среди лучших из людей  царит «дух дискриминации» – еще более смертоносный, чем насильственные и глупые формы расизма. Он полагал, что, применяя к людям расовые категории («еврейский финансист», «еврейский интеллектуал»), тем самым их отделяют от французского народа, фактически взращивая предрассудки в отношении них. Он осуждал любые разделения по национальному признаку и утверждал, что антисемитизм исчезнет, когда просвещенная публика сможет осуждать невеж и финансовых воротил безотносительно их религиозно-этнического происхождения.

Беспокоила Блока и реакция французских евреев. Он опасался, что даже не слишком заметные притеснения   и нетерпимость   по отношению к евреям могут усилить стремление последних к сепаратизму. И, обсуждая возможность создания во Франции Центра изучения иудаики, он советовал ни в коем случае не преуменьшать уже завоеванные места во французском обществе, чтобы не давать повод тем, «кто хочет видеть нас в каком бы то ни было гетто». Он убеждал коллег отказаться от всякой скрытности в своих исследованиях и, прежде всего, отказаться от поддержки и  руководства со стороны еврейских меценатов, чтобы избежать обвинений в сговоре. В число исследователей должны входить симпатизирующие христиане; сами исследования должны отражать весь спектр еврейско-французского общественного мнения. Наконец, не отвергая доброе расположение и помощь со стороны Франции евреям за границей, надо помнить, что «их цели не совсем совпадают с нашими».

По сути дела, в идеях Блока при довольно верных замечаниях, касающихся методологии научных исследований в иудаике, очевидны ассимиляторские тенденции. Его опасения и предложения совсем не новы и были многократно апробированы ранее. Итоги подобных опытов оказались малоудачны и не предотвратили будущих трагедий. На первый взгляд верная, логика Блока натыкалась на  существенное препятствие: природу антисемитизма, которая коренится не только в рациональной, но и во внерациональной сфере.

Он никогда не отказывался от своего еврейства. Но евреем он был во вторую очередь: «Я еврей, но не вижу в этом причины ни для гордыни, ни для стыда, и отстаиваю свое происхождение лишь в одном случае: перед лицом антисемита». И уж никоим образом он не был религиозным евреем. Прежде всего  Блок  был французом, что внятно изложил в своем пронзительном завещании от 18 марта 1941 года, за три года до смерти:

«Где бы я не умер – во Франции или за границей – и что бы со мной не случилось, я поручаю своей жене, а при невозможности этого, своим детям, организовать мои похороны  наилучшим образом, по их суждению. Похороны должны носить сугубо гражданский характер: моим близким хорошо известно, что ни в каких других я не нуждаюсь. Однако мне хочется, чтобы в тот день – в доме покойного либо на кладбище –  друзья согласились зачитать следующие слова:
 
Я не желаю, чтобы еврейские молитвы читались над моей могилой, хотя их ритм сопровождал многих моих предков, как и моего отца, к месту последнего упокоения.

В течение всей своей жизни, я насколько мог, старался быть предельно искренним в слове и духе. Я полагаю потворство лжи – независимо от ее причин –  самым грязным пятном на душе.  Как просили и более великие, чем я, мне хотелось бы, чтобы на моем надгробии были только эти простые слова: Dilexit veritatem («Он любил истину»). Поэтому в минуту последнего прощания, когда у каждого человека есть задача сказать главное о себе, никто не должен взывать в мой адрес от имени шумной ортодоксии, чье кредо я не признаю. Но еще более отвратительно, если кто-то усмотрит в моем честном поступке что-то вроде трусливого отречения.

Перед лицом смерти, я заявляю, что родился евреем и мне никогда  не приходила в голову мысль это отрицать или даже помыслить об этом. В мире, пораженном  самым отвратительным  варварством, разве благородная традиция еврейских пророков, – которую христианство, в чистейшей совей форме, усвоило и распространило, –  не есть ли одно из лучших оснований, чтобы жить, верить и бороться? Будучи чуждым любым конфессиональным формальностям и т.н. расовой солидарности, всю свою жизнь я ощущал себя прежде всего французом. Привязанный к моей родине долгой семейной традицией, воспитанный ее духовным наследием и историей, когда только здесь мне легко дышится,  я любил ее и служил ей всеми силами. Я никогда не чувствовал, что мое еврейство хоть в какой-то мере ослабляет эти чувства.

Мне не выпала судьба умереть за Францию в ходе этих двух войн. По крайней мере, со всей искренностью я могу сказать: я умираю, как и жил, достойным французом».

Но ему выпало умереть за Францию. Как он сам себя называл, «самый старый капитан во французской армии», немолодой и не очень здоровый физически человек, отец шестерых детей, вступил в ряды движения Сопротивления. С 1943 г. он полностью отдается борьбе с нацистами и становится одним из руководителей подполья в своем родном городе – Лионе.

В марте 1944 г. Блока арестовали гестаповцы. Он стойко выдержал жестокие пытки, не раскрыв ни одного имени соратников. 16 июня 1944 года, 74 года назад, великий историк был расстрелян недалеко от Лиона вместе с группой бойцов Сопротивления.

Он был последователен.

Последними его словами были: «Да здравствует Франция!»

Юрий Табак

stmegi.com