Читальный зал

Макс Фасмер. Фото с сайта persons-info.com

Омраченный юбилей

В 2018 году исполняется 60 лет «Этимологическому словарю русского языка» Макса Фасмера и 45 лет его русскому переводу. Этот словарь – основной труд Фасмера, безусловно, самый известный в России из всех других его трудов (весьма многочисленных). Огромная роль словаря и личности его создателя в славянской и русской этимологии в разные годы раскрыта в многочисленных публикацияx ученых многих стран, в том числе в публикациях переводчика словаря на русский язык – академика О. Н. Трубачева.

Стимулом для настоящей публикации послужил, к сожалению, не только юбилей, но и событие отнюдь не юбилейного свойства. В «Литературной газете» за 21 марта с. г. опубликована статья В. Писанова «Мина, заложенная Максом Фасмером». Имеется в виду «мина» под русскую культуру и науку о русском языке. Считаю необходимым заявить, что эта статья является невежественной клеветой на великого ученого. Особенное возмущение вызывает сам факт публикации в известной газете. Мало ли что пишут иные авторы – зачем же публиковать?

Нельзя не вспомнить, что «Литературная газета» не так давно (№ 9 за 2016 год) напечатала о Фасмере прекрасную статью А. Славина. Получается, что газета противоречит сама себе, а может быть, демонстрирует модное равноправие мнений. Не так давно СМИ преподносили как сенсацию выступление школьницы против Дарвина, теперь вот «Литературная газета» дала слово «оппоненту» Фасмера… Правда, школьница ничего плохого про самого Дарвина как будто не говорила. Содержание антифасмеровской статьи в «Литературной газете» ясно свидетельствует, что доказывать и объяснять что-либо ее автору бесполезно. Но это стоит сделать для других читателей.

Если Фасмер был немец и жил в гитлеровской Германии, как же он мог, рассуждает Писанов, сделать что-то полезное для науки о русском языке? Биография Фасмера, которая для любого человека, живущего в ладах с фактами и здравым смыслом, является примером подвижнического служения науке, абсурдным образом перетолковывается. Труд Фасмера якобы призван показать, что в русском языке нет исконных слов – сплошь заимствования, и это доказывает природную отсталость русского народа. Этот труд преподносится как осуществление некоего зловещего замысла, исходившего то ли от Геббельса, то ли от оккультной организации Аненербе. Откуда взяты эти «сведения»? И какие еще измышления ждать от того, кто с маниакальным упорством стремится оболгать память давно умершего ученого? Писанов, видимо, понял, что нападки на знаменитого ученого – самый верный способ привлечь к себе внимание. Похоже на случай моськи и слона…

При всей значительности Фасмера как ученого он был лишь частью здания филологии. Частью органической и неотъемлемой, и порочить его – значит порочить филологию. А для нее, как для всякой науки, важна Истина и совершенно неважна национальность ученого – немец ли, русский ли, или «полукровка», или «квартерон»… В Третьем Рейхе хотели создать «чисто арийскую» науку, а Писанов хочет «чисто русский» этимологический словарь русского языка – «Анти-Фасмер». Создание «чисто арийской» науки началось с приходом нацистов к власти и кончилось катастрофой великой немецкой науки, к которой принадлежал и Фасмер. Писанов не принадлежит ни к какой науке, а его антифасмеровская публикация возмутительна.

Цель Фасмера, согласно Писанову, была в нанесении вреда русскому языку и культуре. Причем вреда отложенного («мина замедленного действия»): пройдут годы, десятилетия, и тогда мина сработает и удастся всем внушить, что в русской лексике – одни заимствования, потому что у русского народа нет творческих сил даже на то, чтобы создать собственное название для березы. Этот свой злодейский замысел Фасмер якобы вынашивал десятилетиями. Еще в царской России, в Петербурге, когда нацистской Германии еще не было даже в проекте!

Фасмер родился в Петербурге в семье немцев, осевших в России в конце XIX века. В Петербурге он родился, вырос, учился в гимназии и университете, работал в кругу крупнейших отечественных филологов (И. А. Бодуэн де Куртенэ, А. А. Шахматов, А. И. Соболевский, Г. А. Ильинский…), с ними через десятилетия соглашался и вел дискуссии на страницах своего словаря, о чем писал академик О. Н. Трубачев. Так Ахматова в своих стихах, только неявно, беседовала с Блоком после его смерти спустя десятилетия войн и террора – разрыва времен, о чем написана книга академика В. Н. Топорова. В России Фасмер опубликовал свои ранние, уже тогда выдающиеся труды, здесь у него сложился замысел этимологического словаря именно русского языка (о чем он пишет в предисловии). Мы имеем полное и почетное право считать Фасмера не только немецким, но и нашим отечественным ученым, внесшим огромный вклад в нашу науку и культуру.

В своей клевете Писанов умудряется превратно истолковать самые трагические страницы жизни Фасмера. Ради своих страшных замыслов, как можно понять Писанова, ученый каким-то образом способствовал англо-американским самолетам, чтобы они сбросили бомбу на дом, где жил Фасмер, чтобы большая часть его рукописей и книг погибла. Писанов как бы подталкивает к заключению: а чего еще ждать от немца? Конечно, его книги и само жилище сгорели, он и сам мог погибнуть, но так и было задумано. Фасмер добивается освобождения из Бухенвальда известного ученого Б. Унбегауна, также выходца из России, – согласно Писанову, это делается из каких-то тайных вредоносных побуждений. Пытается Фасмер спасти из концлагеря в 1944 года, в разгар эсэсовских зверств, польских ученых – Писанову ясно, зачем: это продолжается подготовка диверсии против русского народа. Всякий поступок ученого или событие в его жизни Писанов старается очернить, не оставляя шансов на оправдание.

Антифасмеровская публикация в «Литературной газете» состоит из клеветнических или ложных утверждений. Это прежде всего утверждение о том, что Фасмер во всех русских словах видит заимствования.

Заимствования есть во всех языках, они могут относиться к разным периодам истории языков: есть новейшие, а есть древние, которые уже давным-давно адаптировались и неотличимы от исконных слов. Когда то или иное русское слово заимствовано, Фасмер так и пишет: заимствовано из такого-то языка. Но зачем утверждать, что он считает заимствованием название березы и прочие исконные слова? Сравнения с латышским, древнеиндийским и т. п. названиями березы у Фасмера вовсе не означают, что русское название березы заимствованное. Если в словарной статье этимологического словаря (не только фасмеровского!) не оговорено, что речь идет о заимствовании, то сравнения с другими языками предполагают генетическое родство сравниваемых слов, существовавший в древности единый источник (этимон) их происхождения, что обусловлено родством русского и латышского, русского и древнеиндийского и т. п. индоевропейских языков. Констатировать родство всякий раз не обязательно, оно подразумевается: словарь рассчитан на подготовленных и по крайней мере здравомыслящих и не злонамеренных читателей. У Фасмера нигде не говорится абсолютно ничего подобного тому, что ему приписывает Писанов: русские-де по своей отсталости не знали, как назвать березу или лапоть, и вынуждены были заимствовать их название у других народов. Это удивительно примитивное, дремучее рассуждение – отвратительный навет на ученого или проявление невежества и недомыслия, а скорее всего, и то и другое вместе. Это еще и злонамеренное введение в заблуждение читателей, привыкших доверять печатному слову, тем более в известной газете.

Тому, кто сочиняет и публикует выдумки о словаре Фасмера, нелишне знать, что автору в нем принадлежит лишь относительно небольшая часть этимологий русских слов. Фасмер (как и авторы большинства других этимологических словарей) выступает по преимуществу как систематизатор и арбитр при выборе решений, подробно разработанных другими учеными – немецкими, русскими, польскими и другими. Не случайно он пишет в предисловии к своему словарю, что откладывал работу над ним, надеясь дождаться завершения «Славянского этимологического словаря» Э. Бернекера (увы, он не был закончен: помешала Первая мировая война) и «Этимологического словаря русского языка» А. Преображенского (его публикация завершилась лишь после Второй мировой войны).

Для понимания Фасмера в его русском переводе (не говоря о немецком оригинале) одного умения читать по-русски совершенно недостаточно, нужны годы учения и немалые знания: это как минимум сведения из исторической грамматики русского и других славянских языков, истории народов и проч. Но ведь Писанов эти знания демонстративно игнорирует! Он судит о словаре Фасмера, категорически не желая знать, что лежит в его основе. Для него и ему и подобных существует лишь один аргумент: Фасмер нерусский, он немец и жил в нацистской Германии. Как тут не вспомнить покойного Михаила Задорнова, который высказывался в том духе, что филологию и научную историю придумали немцы, чтобы унизить русский народ. Заниматься происхождением слов, шельмуя Фасмера и игнорируя академическое языкознание, – вот «метод» Писанова.

И надо подчеркнуть, что филологические, лингвистические знания нельзя придумать, высосать из пальца: они выявляются трудом и открытиями многих поколений ученых, вооруженных предшествующими достижениями науки, трудолюбием, талантом и верностью своему делу, что ярко продемонстрировал Макс Фасмер. Именно ученый его масштаба мог открыть, например, что в основе названия «Черное море» (новогреч. Mαύρη Θάλασσα, итал. Mar Nero, турецк. Karadeniz, немецк. Schwarzes Meer и под.) лежит древнеиранское *axšaēna – «темный», преобразованное по народной этимологии в греч. Pontos Axeinos, буквально «негостеприимное море», откуда затем Euxeinos, букв. «гостеприимное (море)», что откликнулось в старорусских названиях Черного моря «Аксинский понт» и «Эвксинский понт».

Напомню автору и публикаторам клеветы о «фашистском ученом» Фасмере: после войны немецкая профессура подверглась процедуре денацификации, и если бы в деятельности Фасмера, работавшего до и во время войны в Славянском институте Берлинского университета, нашлось нечто компрометирующее его, он был бы отстранен от работы, как это произошло с другим ученым, работавшим в Финно-угорском институте того же университета, – профессором Ю. фон Фаркашем, который был обвинен в коллаборационизме. Фасмер, кстати, считал отстранение фон Фаркаша несправедливым.

Писанов утверждает, что Фасмер создал свой словарь в «фашистской Германии». Да нет же, словарь был написан после войны, когда этой Германии уже не существовало. После того, как в 1944 году погибла квартира Фасмера, его библиотека, рукописи и картотека, он, будучи уже немолодым человеком, приступил к работе над словарем с нуля, а в 1947 году из-за угрозы потери зрения (вследствие скудного питания) принял приглашение работать в Стокгольме, где два года преподавал и восстанавливал картотеку словаря. В 1950-х годах, живя и работая в Западном Берлине, писал и готовил его к печати.

Писанов утверждает, что Фасмер издавал «газету», и дает понять, что делалось это тоже не без тайного умысла. Так вот, не газету издавал Фасмер, а основанный им еще до войны журнал – Zeitschrift für slavische Philologie, который до сих пор остается одним из лучших филологических журналов. В годы нацизма в нем не нашлось места ни нацистской пропаганде, ни прославлению фюрера, ни антисемитским публикациям – он сохранил верность научной традиции самой высокой пробы. И в нем нашлось место для «запрещенных» авторов, которых Фасмер публиковал под вымышленными именами, рискуя многим. А для Писанова все это становится еще одним штрихом в его болезненно-абсурдном портрете «фашистского» ученого.

Уместно задаться вопросом: если Фасмер готовил «мину замедленного действия» против русского народа и языка, почему он писал по-немецки, а не по-русски? Русский язык Фасмер знал не хуже немецкого. Может быть, тут просто непонимание того, что оригинал словаря Фасмера написан по-немецки, для немецкого читателя? Ведь не мог Фасмер сквозь толщу времен предвидеть, что его словарь в будущем переведут на русский язык (этимологические словари переводят очень редко). Как же сработает «мина замедленного действия», если она не на том языке да еще и опубликована крохотным тиражом? Писанов не замечает или злонамеренно игнорирует тот факт, что для русского читателя книгу Фасмера сделал доступной академик О. Н. Трубачев (1930–2002). У нас «русский Фасмер», как не раз называл его Трубачев, издавался и переиздавался не раз, и немалыми тиражами. Без нашего, отечественного издания Фасмера Писанов скорее всего ничего и не знал бы о «мине, заложенной Фасмером», как он скорее всего не знает о еще одной «мине» этого рода: изданном уже в XXI веке в Канаде англоязычном этимологическом словаре русского языка, написанном по фасмеровским принципам московским ученым В. Э. Орлом (1952–2007), в начале 1990-х уехавшим за рубеж.

Небольшое примечание. А почему бы Писанову не заняться, например, собранным В. И. Далем «Словарем офенского языка»? Ведь подозрительно: тайный язык каких-то офеней – может, тоже заложена какая-нибудь «мина» под русский народ, опять же отец Даля был датчанин, хоть и обрусевший. Да и сам «Словарь живого великорусского языка» – уж такой ли русский? Да мало ли на свете всяких словарей! И вообще книг. Везде могли быть заложены «мины», все надо проверять, и особенно авторов – на «русскость».

Немецкое издание словаря Фасмера у нас – книжный раритет. Учитывая нелюбовь Писанова и иже с ним к академикам, оговорюсь, что перевод этого словаря на русский язык Трубачев сделал, еще будучи молодым кандидатом наук. А перед этим работал в Антифашистском комитете советской молодежи и в «Комсомольской правде».

Переведенный на русский язык словарь Фасмера (с многочисленными дополнениями переводчика) нередко обозначается в специальной литературе как словарь Фасмера – Трубачева. Трубачев продолжил традицию Фасмера и в грандиозном проекте «Этимологический словарь славянских языков», который осуществляется до сих пор, после смерти Олега Николаевича. Но Писанов набрасывается только на Фасмера, не упоминая О. Н. Трубачева ни единым словом. Возможно, потому что нелепые обвинения, предъявляемые Фасмеру, Трубачеву не предъявишь. Он прожил всю жизнь в России, а в 1942 году, будучи 12-летним подростком, стал свидетелем бомбардировок Сталинграда и вполне мог вместе со своей семьей стать их жертвой. К счастью, удалось эвакуироваться из уже разрушенного, горящего города. Трубачев известен не только как выдающийся ученый-филолог, но и как ученый с довольно ярко выраженной общественной позицией, которую называют кто всерьез, а кто иронически русско-патриотической. Ее как будто отстаивает и нынешняя «Литературная газета», вдруг предоставившая слово, по существу, врагу того большого дела, которому Трубачев посвятил свою жизнь.

Не Писанову судить Фасмера и решать, что ему следовало делать перед войной – остаться за границей или вернуться в Германию. Это касается не только данного случая. Тот, кто наслаждается мирной жизнью в своем доме, на родине, должен подумать, вправе ли он судить изгнанников, попавших в безжалостные жернова истории в эпоху войн. Вспомним замечательный фильм «Касабланка». Или «Поэму без героя»:

А веселое слово – дόма –
Никому теперь не знакомо,
Все в чужое глядят окно.
Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке,
И изгнания воздух горький –
Как отравленное вино.

В годы Первой русской революции Фасмер досадовал на то, что политические события мешают его научной работе. После революции 1917 года он перебрался в Дерпт, в 1926 году – в Берлин. В 1937–1939 годах находился в США, где мог и дальше работать в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Но не принял жребий изгнанника и предпочел в 1939 году вернуться в Берлин, в Европу, где уже назрела война. И не ради нацизма, как думает Писанов, который, видимо, не в состоянии представить, что вернуться Фасмер мог ради своей научной работы, родного языка, привычного круга общения, коллег, учеников, ради любви к своей второй Родине (Германии). А первой была Россия, в которой остались его отец и брат Рихард, замечательный ученый-ориенталист, служивший в Эрмитаже и репрессированный по так называемому «Делу славистов». Нечего и говорить о том, что ждало в 1930-х годах самого Макса Фасмера, если бы он не уехал из России. Ведь и он сам наряду с виднейшими учеными российского происхождения был в числе обвиняемых по «делу славистов» как якобы один из зарубежных организаторов «фашистской партии». Писанов, по существу, реанимирует клеветнические обвинения против ученых, послужившие основанием для репрессий 1930-х. Немецкое издание словаря Фасмера отличается от русского кроме прочего тем, что содержит посвящение памяти отца и брата автора словаря. Это посвящение в «русском Фасмере», к сожалению, до сих пор не появилось ни в одном его переиздании.

В. Писанов совместно с Л. Писановым опубликовали книгу «Тайный код русской речи» («Анти-Фасмер»), без ложной скромности снабдив ее титром «Великие открытия XXI века». Набрасываясь на Фасмера и его словарь, В. Писанов, возможно, просто пытается отодвинуть конкурента, который мешает ему занять на книжном рынке нишу этимологического словаря и добиться со своим «Тайным кодом» коммерческого успеха. Шансов мало: упражнения по поводу «доброго русского слова из каменного века» вряд ли кого-то надолго увлекут, как ни распускай на манер павлиньего хвоста приманки «великое открытие XXI века», «тайный код», «первородное слово» и проч. «Каменный век» скорее характеризует уровень рассуждений авторов «Тайного кода».

Комментировать все измышления В. Писанова нет возможности. И не с ним и ему подобными обсуждать проблемы русской этимологической лексикографии: дополнений к Фасмеру (а они публикуются также и за границей), создания новых этимологических словарей русского языка и т. п. Это задача ученых-филологов, а они у нас есть и, несомненно, будут.

Александр Аникин, академик РАН
 

trv-science.ru