Читальный зал

Фото из личного архива проф. Л.Н. Киселевой

Связной во дворянстве

Исполняется 95 лет со дня рождения одного из великих гуманитариев второй половины XX века - Юрия Михайловича Лотмана. В Интернете в абсолютной доступности лежат его телевизионные «Беседы о русской культуре», до сих пор не утратившие завораживающей глубины, поразительной эрудиции, логической силы и ошеломляющей - хоть в 10-м классе изучай - понятности. Кажется, что это беседы лично с вами. Каждый может включить компьютер и остаться наедине с Лотманом.

Гений в шаговой доступности

В Тарту его называли «градообразующим» человеком.

Стихотворные строки Леонида Столовича «И счастлив ты, что в Тарту ты живешь./Бог дал или не дал тебе таланта./Когда вдруг встретишь Лотмана, поймешь/ Того, кто видел в Кенигсберге Канта» разве что под гитару не пели.

Он очутился в городе, задавшем ему масштаб «гения в шаговой доступности», после отказа в аспирантуре Ленинградского университета и невозможности трудоустройства в родном городе. Наивно и безрезультатно ходя по разным инстанциям, он в конце концов послушался уезжающей в Тарту знакомой и попросил свободного распределения. Получил, заплатив за него «потерянной» университетом отличной фронтовой характеристикой - с такой и в аспирантуру грех было не принять. Войну он прошел от начала до конца. Но переживавший расцвет родной университет уплыл у него из-под ног из-за актуализированной «борьбой с космополитизмом» «пятой графы».

Родовитый, но провинциальный эстонский Тарту по каким-то непонятным национальным номенклатурным правилам поначалу «прочитал» его, как заведомо благонадежного и идеологически проверенного - раз из России - человека. И одарил свободой. Хотя позднее, когда у Лотманов гостила поэт и диссидентка Наталья Горбаневская, семья пережила 9-часовой обыск в присутствии 12 человек. Несколько книжных шкафов сыщики так и не осилили, махнули рукой и ушли. «Искали чуть ли не какую-то шпионскую радиостанцию, – вспоминает ученица Лотмана, завкафедрой русской литературы в Тартуском университете Любовь Киселева. – Это была не шутка». Правда, после обыска один из обыскивающих вернулся с извинениями и бутылкой водки. Было стыдно.

Лотман щедро добавлял себе в этом городе градусы свободы принципиальным невниманием к бытовым удобствам и престижу. В его доме не было горячей воды и центрального отопления. Не звонил телефон (он не любил телефон с войны, поскольку служил связистом), а печка топилась дровами. За топку отвечал Юрий Михайлович.

 «Дом на Бурденко. Вот звонок у двери./ Легенда приглашает вас рукой,/ Другой мешая в печке кочергой,/ И лапу вам дает на счастье Джерри» повествует все та же стихотворная летопись Леонида Столовича. Его дом был местом, куда можно было прийти без звонка. И даже сварить макароны в ожидании хозяина. Эта давняя русская профессорская привычка держать дом открытым для учеников поражала эстонских коллег.

По-моему, приглашенным в дом чувствует себя и телезритель, когда видит в кадре за спиной Лотмана старые фотографии, творческий беспорядок не строго стоящих на полках книг, чуть сбитый набок галстук собеседника или слышит лай Джерри сквозь разговоры о Пушкине или Карамзине. Впрочем, всяк приходящий в дом обычно покидал его с ощущением, «что ты должен немедленно бежать в библиотеку и заниматься». Дом, столь демократично открытый, был тайно требовательным.

Потому что первое, что бросалось в глаза – великолепная эрудиция и огромные знания Лотмана, казалось, одни дающие ему свободу открывать нам ушедшее время, культуру и людей, о которых мы, оказывается, ничего толком не знаем. Но это лишь первое приближение к разгадке его личности.

 Сударыня, что я могу для вас сделать

Саму же разгадку подсказала знавшая Лотмана филолог и поэт Ольга Седакова в своих «Трех путешествиях», одно из которых было в Тарту - на прощание с умершим Лотманом.

«Свет ума», «блеск интеллекта», «грация свободной мысли» - описывая так Лотмановскую школу, она, говоря о нем, вдруг свела эпитеты к неожиданному главному слову «учтивость».

«Сударыня, что я могу для вас сделать? Принести печенья?» - профессор Лотман с умной улыбкой стоит передо мною, приглашая к чаепитию...», - вспоминала она.

Проходя мимо любой женщины, он всегда приподнимал шляпу, вспоминает его студентка, писатель Алла Лескова. «Простой свет учтивости», «легкое прикосновение опрятной души», скажет об этом Ольга Седакова. «Учтивость была тогда абсолютной редкостью, - добавит философ и культуролог Олег Генисаретский. - Это ведь из дворянского лексикона слово. К счастью, ему уже никто не решился приписать пропаганду идеологии мелкопоместного дворянства».

Дворянская культура была его предметом. Именно о ней он говорил в посвященных Пушкину лекциях, подробно рассказывая о том, какой она была, и что мы потеряли с ее исчезновением. Но Лотман не просто рассказывал, но отчасти являл возлюбленный предмет изучения - тот обиход, привычки, манеры. Это было отражение глубоко изученного предмета в личности. Не буквальное воспроизведение - но своего рода интеллигентское «моделирование» исчезнувшей культуры. Дворянство, восстановленное через интеллигентность.

Интеллигент как новый дворянин

В телебеседах Лотмана неоспоримо лидируют два мотива - интеллигентность и гуманитарность.

Разворачивая знаменитую формулу интеллигентности из письма Чехова, Лотман описывает ее и с противоположного интеллигентностми полюса - хамства. Наверное, у нас нет лучшей теории хамства, чем лотмановская. Идеализированное лакейство, ужасное неуважение к себе, выпадение из культурной традиции, психология униженного человека, опасность серой жизни. («Корень хамства в скуке, считал Горький. А скука порождается неодаренностью. Человек живет серой жизнью»).

Он то цитировал Пушкина, то вспоминал хамство немецких солдат, расхаживающих по избе голыми и давивших на обеденном столе вшей (крестьянка из освобожденной деревни рассказала Лотману об этом, и он разговаривал с пленным немцем, выясняя, что стало источником такого поведения). Мировой «комплекс оккупанта», истолкование свободы как свободы от всяких ограничений, кончилось, по его мнению, «глобальным расцветом хамства» в колониальном XIX и тоталитарном XX веке .

Единственным лекарством от хамства, вакциной и противоядием, он считал интеллигентность. Упорство в снисходительности, мягкости, вежливости, уступчивости, сострадательности как средство против «зла обычного, каждодневного».

Он показывал лежащую в основе хамства психологию ущербности. И опять приглашал вернуться к лекарству интеллигентности - с обязательной внутренней свободой человека и бесспорным уважением самого себя. («И нас они науке первой учат / чтить самого себя»). Кажется, введи постулаты его бесед в билеты экзаменов в старших классах или на первых курсах, и что-то изменится на улицах.

Во времена лидерства точных наук и стремительно развивающихся на их основе технологий, Лотман продолжает давать нам еще один необходимейший урок - важности наук неточных – искусства и художественного творчества. «Наука и искусство – два глаза человеческой культуры», – скажет он, подчеркнуто предупреждая об опасности недооценивать «второй глаз» – искусство.

Искусство – не забава, не учебная книга, не практикум по морали, не имитация жизни, не средство избежать скуки, не сахар в горьком лекарстве истины, не помощник, не слуга и не учитель, не «летом вкусный лимонад» (по словам Державина). Вспоминая пригожинскую теорию непредсказуемости, он наделяет искусство, позволяющее человеку жить «второй жизнью», исследовать историю неслучившегося, переживать непережитое, спасительным свойством. Возможностью положить руку на руль неизвестно куда и с огромной скоростью летящего человечества.

 Жена для «усатой сволочи»

– О, усатая сволочь, – первое, что услышал он от Зары, когда на просьбу нарисовать «по клеточкам» портрет какого-то деятеля, заикаясь, ответил, что рисует только за деньги. С целью отвертеться. Но когда она как-то притащила его к подружкам-студенткам для лучшей подготовки, он оправдал надежды, экзамены девушки сдали хорошо.

Она была необыкновенной красавицей. Когда гостья дома, аспирантка Людмила Горелик, однажды заметила, что одна из внучек похожа на Зару Григорьевну, Юрий Михайлович замер от удивления: вы не видели Зару Григорьевну в молодости! Это означало: никто не мог сравниться с ней красотой.

Он отыскал ее преподающую в школе рабочей молодежи на Волховстрое, где она, по его словам, «строила социализм в отдельно взятом классе». И увез в Тарту.

Зара была красива не одной лишь правильностью черт, но светом глаз и внутренним немного трагическим и великолепным сиянием. Такое лицо способно смести все теории ужимистой и хлопотливой красоты эпохи потребления, когда даже жены гениев по образу своему то буфетчицы, то Барби. Интеллектуалка, она никогда не красилась и не обращала никакого внимания на одежду. «Они не были ни серьезными, ни строгими, они были «страстными», – опишет их отношения старший из трех сыновей. Часто рисуя на себя прекрасные шаржи, Лотман никогда не рисовал лица жены. Она всегда была с лицом зайчика. «Хозяйкой» в доме, рассказывали друзья, был скорее Юрий Михайлович. Мясо на рынке, например, не доверял выбирать жене. Зара Григорьевна была классической умной женщиной, увлеченной чем-то внутренним, а во внешнем мире постоянно что-то забывающая. В чем-то она была простодушна. Когда друзья и ученики разыграли ее, прислав отрицательный отзыв на научную работу от имени то ли Барто, то ли Чуковского, она долго – сквозь их покаяния – плакала. «Благородство и одаренность рождаются из простодушия и состоят из простодушия, и лукава и недоверчива только посредственность», – ошеломляюще неожиданную теорию объяснения дара предложила в «Путешествии в Тарту...» все та же Ольга Седакова. Зара Григорьевна умерла в госпитале в Италии от неожиданно оторвавшегося тромба. Их отношения оставались по-человечески «страстными» до самого конца. Последними ее словами были «Юра, не кричи на меня». Свою жизнь без нее он назвал «эпилогом». Незадолго до смерти она крестилась. Ее отпевали в церкви. Он говорил, что и ему бы хотелось иметь ее веру. И надежду на встречу с ней.

Елена Яковлева

rg.ru