Впервые я задумался о том, как мало знаю о жизни Майи Плисецкой, когда стал невольным свидетелем разговора ее супруга, композитора Родиона Щедрина, с писателем Григорием Кановичем, посвятившим свое творчество сохранению памяти о погибшем в войне литовском еврействе. Из этого разговора я узнал, как важны книги Григория Семеновича для Майи Михайловны, об их многолетней переписке, об удивительной связи писателя и читательницы. Мои собственные бабушки в книгах Кановича тоже находили искры собственного детства и молодости, Плисецкая, по сути, была из того же поколения, в ее большой семье сохраняли традиции и память – настолько, насколько это было возможно. Но тот разговор – а происходил он в конце 80-х, на первом съезде народных депутатов СССР, участниками которого были Щедрин и Канович – воочию показал мне, что Плисецкая просто не была «советским» человеком – потому что для меня советскость всегда была синонимом беспамятства.
Ее книга мемуаров «Я, Майя Плисецкая» может убедить любого в справедливости моих выводов. Плисецкая – вся – противостояние системе, презрение к системе, доказательство победы личности над системой и косностью. Ее жизнь складывалась трагично буквально с первых детских лет – отца расстреляли, мать сослали, тетку, великую балерину Суламифь Мессерер, пытались заставить отдать племянницу в детский дом... Многие жертвы сталинского кошмара сделали из всего этого очевидный вывод: нужно затаиться и не высовываться, тем более если ты в довершение ко всему еще и еврейка в антисемитском государстве. Плисецкая сделала вывод прямо противоположный: она боролась. Она не побоялась бросить вызов Большому театру, превратившемуся в советское время в балетное КГБ со своей табелью о рангах, своими диктаторами и доносчиками.
Она не побоялась бросить вызов самому КГБ, когда в 1966 году вместе с еще 24-мя деятелями советской науки и культуры (среди них были академики Сахаров и Капица, Паустовский, Смоктуновский, Товстоногов, Чуковский, Ефремов и Виктор Некрасов) подписала письмо, предостерегавшее советские власти от косвенной реабилитации Сталина – сейчас, когда последние выходцы из того самого КГБ озабочены все той же косвенной реабилитацией тирана, это письмо читается как пророчество. Ее тетка Суламифь, в конце концов, не выдержала удушающих объятий обезумевшего государства и осталась за рубежом во время очередного турне. Плисецкая никогда не просила политического убежища – такие люди скорее согласятся с тем, что убежище попросят их гонители. Прожить полную испытаний жизнь в таком государстве как Советский Союз – и не изменить себе – это уже искусство.
Могут сказать, что Плисецкой это было проще, чем другим – ее защищал талант, слишком большой, чтобы можно было отказаться от такого достояния. Конечно, сила таланта – и образа – была серьезной защитой. Но главное – в том, что это Плисецкая заставила власть приспосабливаться к своим правилам, а не наоборот. Да, она была Героем социалистического труда и народной артисткой СССР, в новой России получила все степени ордена «За заслуги перед Отечеством» – ну и что? С годами обо всех этих наградах будут вспоминать только потому, что их носили такие масштабные фигуры – и только. Ведь Плисецкая жила не для того, чтобы противостоять системе. Плисецкая жила для того, чтобы танцевать. И каждым своим поступком она защищала свое право и свое искусство. А то, что покорив мир, она при этом хотела танцевать в своей собственной стране – при условии, что эта страна будет возвращаться к нормальности – так это просто сопровождающая большой талант порядочность и чувство справедливости – тоже, между прочим, качества, отделяющие «советскость» от человечности.
Виталий Портников