24 апреля 1915 года с арестов интеллигенции в Стамбуле началось «Великое злодеяние» – геноцид, унесший жизни полутора миллионов человек и рассеявший армян Османской империи по всему миру. Но есть семьи, которые выжили и никуда не уехали. В рамках совместного проекта с телеканалом «Дождь» о столетии непризнанного геноцида и будущем турецко-армянских отношений «Сноб» поговорил с представителями армянской диаспоры в Стамбуле.

Тайные армяне
Навигатор опять сбился с курса. Азиатская часть Стамбула – один бесконечно клонированный квартал, растянувшийся на сотню километров от Босфора в сторону Анатолии. Среди минаретов, безликих многоэтажек, пластиковых бизнес-центров и парковок мы уже час разыскиваем старый двухэтажный домик.
– Когда моя бабушка переехала сюда в 1924 году, тут была греческая деревня, – хозяин наконец-то встречает нас на пороге. – Это было тяжелое время для всех. Обмен населением. После Первой мировой и войны Турции за независимость греков отсюда насильно переселили в Салоники, а деревню заселили тамошние турки. Участки тут были дешевые. Семья моего отца переехала в Стамбул с Черного моря и могла себе позволить только выселки.
Хозяин дома Яшар Курт – турецкая рок-звезда. В этом доме он вырос, в этом районе ходил в обычную школу с обязательным бронзовым бюстом Ататюрка во дворе – «отца турков», основателя республики и примера для учеников. Мать-мусульманка вечно молится. Отец вечно молчит. Неприметная турецкая семья. Яшар вырос, сделал музыкальную карьеру в Германии, долго рефлексировал о положении турков в Европе и вдруг накануне 40-летия узнал, что он вовсе не тот, кем считал себя все эти годы.
– Я отправился в музыкальное турне по Армении. И там все было удивительно знакомо – люди так похожи на меня. И еще больше – на моего отца! Музыка. Обрывки фраз из детства. Интонации. Как будто я всегда ждал этого момента.
Когда Яшар вернулся, на семейном совете ему раскрыли тайну, которую тщательно оберегали сорок лет: он – армянин.
– Никогда прежде я не видел ни одного армянина. Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил по-армянски. Мои родители вели очень замкнутый образ жизни. Они вообще ни с кем не общались, кроме членов семьи. Никаких отношений с соседями, никаких друзей.
Про свою семью рассказывали только одно: жили на Черном море. Уехали, когда дед упал с вишни и умер. Чуть раньше еще одно вишневое дерево рухнуло и задавило брата. История странная, но чего только в жизни не бывает. Судьба.
– До этого про геноцид я почти ничего не знал. В школе нас учили, что в Османской империи всегда были проблемы с армянами. Во время Первой мировой они будто бы заключили договор с русскими. И за это – для их же безопасности – были высланы из Анатолии. Что было дальше, учителя никогда не рассказывали.
Дальше, с 1915 по 1923 годы были расстрелы, новые депортации, смерти от жажды и голода по дороге – всего погибло до 1,5 млн человек. Термин «геноцид» впервые появился для описания именно армянской трагедии в Османской империи, еще до Холокоста.
Потихоньку детали семейной истории Яшара начали проясняться. До 1915 года его предки жили недалеко от озера Ван. Когда началась резня, бежали на Черное море. Дед погиб – и вишня была, конечно, ни при чем. Отец с десяти лет работал на каменоломне. Потом бабушка забрала его в Стамбул. Семье пришлось принять ислам и навсегда замолчать о своем прошлом.
– В моем детстве никто не использовал даже слово «армянин». Армян вокруг не было – были только турки, мусульмане. Нас так учили в турецкой школе. Мы думали, что все люди на свете – мусульмане.
Мустафа Кемаль Ататюрк подвел черту под обсуждением национального вопроса еще в 1927 году. В программной речи, которая длилась несколько дней, он ясно выразил свою, каноническую версию истории. Турецкая нация закалялась в борьбе за независимость: врагами были Запад и его «марионетки» – нацменьшинства. Для армян, курдов и греков в коллективном мифе о государстве роль была раз и навсегда определена. Статья 301 уголовного кодекса Турции до сих пор запрещает критическое обсуждение кемалистской версии истории – это называется «оскорбление турецкости». Дебаты в обществе оказались заморожены на долгие годы.
– После того как я открыто объявил о своих армянских корнях, крестился и начал петь на армянском языке, многие фанаты отвернулись от меня, друзья перестали звонить, – рассказывает Яшар. – С другой стороны, армянская диаспора тоже не спешила заключить меня в объятия: для них я чужак. Я дёнме – половина. Получеловек, недочеловек. Я знаю это чувство, оно преследует меня всю жизнь. Я жил в Берлине, я был турком в Берлине. Fremd. Чужой. Жить в Турции армянином – это значит иметь много-много проблем.
Впервые о «тайных армянах» (таких как Яшар) открыто заговорил Грант Динк – основатель и главный редактор стамбульской газеты «Агос» («Борозда»). Цифра, которую он назвал, поразила всех: по его подсчетам, в Турции их было не меньше миллиона.
Спасаясь от геноцида, многие армянские семьи, как семья Яшара, приняли ислам и сменили фамилии, но о своих корнях никогда не забывали. Но Динк настаивал – еще больше в стране тех, кто до сих пор не подозревает о своем происхождении: это потомки женщин, насильно взятых в жены или проданных в рабство во время геноцида, или сирот, отданных в приюты или усыновленных курдами и турками.
Эта тема буквально взорвала турецкую прессу: политики стали наперебой искать армянские корни у конкурентов, а националистически настроенные журналисты назвали криптоармян «скрытой угрозой для страны» – практически иностранными агентами. Для Турции, где все граждане официально называются турками, данные о национальности не учитываются при переписи населения, а 99 процентов жителей считаются мусульманами, публикации Гранта Динка не могли не стать крамолой. Кроме того, Динк постоянно писал о необходимости признания геноцида.
19 января 2007 года журналист был застрелен перед редакцией в центре города.
– Организаторы и заказчики убийства известны всем, кроме судей. Даже полиция знала, откуда убийца будет стрелять и где он будет стоять, – рассказывает старейший сотрудник газеты и давний друг Динка колумнист Пакрат Эстукян.
Восемь лет убийство пытались списать на подростков-исламистов, и только в этом году были арестованы два высокопоставленных сотрудника полицейской разведки. Следствие по делу об убийстве Динка идет до сих пор.
По мнению Эстукяна, Динк «перешел черту». До «Агоса» ни одна из армянских газет не печаталась на турецком языке, а значит, ее содержание не выходило за пределы общины. Сейчас из 24 страниц газеты 20 печатается на турецком. Целью Динка было открытое обсуждение в обществе проблем геноцида и его последствий.
– При жизни Динка преследовали по той самой 301-й статье об оскорблении турецкости. Так же как нобелевского лауреата Орхана Памука или писательницу Элиф Шафак. Но это его не остановило. И в итоге он нанес этому закону сокрушительный моральный удар.
Пакрат Эстукян убежден: убийство Динка спровоцировало изменения в обществе. В день его гибели на улицы вышли сотни людей с плакатами: «Все мы Гранты Динки, все мы армяне». После этого много лет табуированная тема геноцида стала обсуждаться в турецкой прессе. Пакрат рассказывает, что если недавно слово «геноцид» в газетах было под запретом, то сейчас его можно писать без страха. Правда, многие СМИ предпочитают делать это с приставкой «якобы».

Страх
Армянская церковь в районе Саматья на берегу Мраморного моря, как и все христианские храмы Стамбула, окружена глухим забором – напоминание о греко-армянских погромах 1955 года. На проходной нашу съемочную группу встречает неулыбчивый охранник.
– Можете снимать службу не больше 20 минут, никаких интервью со священниками или прихожанами.
Нашим присутствием здесь явно тяготятся, как и самим поводом – столетием геноцида. Диаспора постоянно обвиняет местный патриархат (созданный еще с согласия Мехмета Завоевателя) в соглашательстве с турецкой политикой.
Последним поводом стал отказ Константинопольской патриархии присоединиться к церемонии 23 апреля – в этот день колокола всех армянских церквей мира должны прозвонить 100 раз. Патриархия выпустила заявление, что ограничится службой «в память о тех, кто ушел из жизни в 2015-м».
Во дворе церкви мы знакомимся с Ованесом – звонарем храма. Ованес шесть лет назад приехал сюда из Еревана и хорошо говорит по-русски.
– Здесь все только и ждут, чтобы 24 апреля поскорее прошло, никому не хочется нарываться на конфликт. Никто не будет говорить здесь с вами на эту тему, – объясняет он. Замечая на себе неодобрительный взгляд охранника, он поспешно оставляет нас. Нам охранник сообщает, что отведенное время истекло, и просит уйти.
Настороженность стамбульских армян можно понять. Для многих это врожденное качество, от которого зависело выживание. Если до 1915 года в Османской империи (в основном на востоке, который диаспора до сих пор называет Западной Арменией) было около 2 миллионов армян, то сегодня их осталось около 60 тысяч. Почти все живут в Стамбуле и должны были приспособиться к новым реалиям: и в первые послевоенные годы республики, и во время армянских терактов против турецких дипломатов в 80-е – самое большое меньшинство в Турции всегда было под подозрением.
Мы отправляемся гулять по району. В Саматье всегда селились греческие и армянские рыбаки – до сих пор здесь полно рыбных ресторанов и лавок. Большинство из них совсем незатейливые – рыбу жарят и подают прямо на улице. Но один выделяется своей основательностью: три этажа с верандой на крыше, белые скатерти и тяжелая посуда с вензелями. Его владелец Саак – турецкий армянин – соглашается поговорить за закрытыми дверьми. Мы хотим сделать с ним несколько кадров на улице, но Саак категорически против – «еще подумают, что я жалуюсь журналистам на притеснения».
На вопросы о геноциде Саак отвечает неохотно:
– Я лично знаю многих, кто пострадал от этих событий. Да, это был именно геноцид. Но я не хочу говорить на эту тему.
У Саака и его отца – типичная трудовая биография армян в Стамбуле. Разнорабочие, потом помощники ювелиров на Гранд-базаре, теперь вот, наконец, свой небольшой бизнес.
– Моему отцу 90 лет, и он всегда жил в страхе. Естественно, этот страх передался и нам. Отец с детства учил меня: не говори, кто ты, не выдавай своего происхождения. Нам ставили кресты на дверях, наши паспорта выделяли в отдельную серию, еще в 70–80-х у наших храмов днем и ночью дежурила полиция. Да что там говорить? Вот меня зовут Саак, но я всегда представлялся Суатом. Это привычка.
Саак говорит, что чуть проще жить стало только в 90-е, когда в обществе стал активно обсуждаться курдский вопрос.
– В последние годы постоянного страха намного меньше. Я не чувствую предубеждения со стороны людей на улице. Но проблема осталась: национальный вопрос в стране никак не решен. Это последствия политики 1915 года. И да, я боюсь, что в любой момент может снова начаться резня. Тем не менее Турция – это моя родина, я здесь родился и думать об отъезде не хочу!

Подпольное образование
– Все проблемы, которые у нас сейчас есть, начинаются со школы, – говорит на прощание Саак. – Хоть я и учился в армянской школе, нам о событиях 1915 года ничего не рассказывали. Конечно, сейчас в Турции много чего меняется, но только не система образования!
Разрешение на съемку в школе накануне 24 апреля получить, конечно, невозможно. Сегодня в Стамбуле 16 армянских школ, подчиняющихся турецкому минобру. Все предметы на турецком языке, армянский – несколько часов в неделю. Главная сложность – уроки истории: занимаются дети, естественно, по общетурецкому учебнику. Вот что он сообщает о событиях 1915 года: «Армяне наносили оттоманским войскам удары в спину. Они разрушали дороги и мосты. Они шпионили в пользу Российской империи и создавали условия для вторжения русских войск».
– А теперь представьте реакцию одноклассников из турецких семей, – комментирует учитель истории из Еревана Давид, который уже шесть лет живет в Стамбуле. – А когда вам дают написать изложение о том, как ваши предки предали страну? Это чистая манипуляция, детьми в школе так просто управлять!
Про подробности депортации в учебнике сообщается следующее: «Несмотря на то что Оттоманская империя находилась в состоянии войны, были предприняты все меры для безопасного переселения армян. Представители власти защищали их от нападений, все их потребности удовлетворялись, было сделано все, чтобы обезопасить их жизни и собственность».
В последние годы, несмотря на закрытую границу и отсутствие дипломатических отношений между странами, в Стамбул на заработки приезжает все больше армян. И своих детей в такие школы отдавать они категорически отказываются.
Учительница армянского языка и литературы Эрикназ Айвакян, как многие женщины из Еревана, в Стамбуле устроилась домработницей. Потом знакомые стали просить позаниматься с детьми. Сначала была домашняя мини-школа для троих детей, потом желающих стало больше. С 2010 года школа существует на средства фонда Гранта Динка и носит его имя.
Сейчас в школе 150 учеников. Вывески нет, окон тоже, занятия проходят в подвале и холле Евангелистской армянской церкви. Турецкие власти о школе знают, но работать не мешают. Эрикназ рассказывает, что, когда приехала в Стамбул, удивлялась осторожности и скрытности турецких армян, а теперь сама стала такой же. Занятия нам разрешают снимать после долгих уговоров и телефонных консультаций с фондом. «Очень боюсь навредить школе, мы ведь тут на птичьих правах», – объясняет Эрикназ.
Главная проблема – школьные аттестаты не признаются в Турции, а значит, выпускники должны будут либо вернуться в Армению, либо искать работу в Стамбуле сразу после восьмого класса. Своего сына Эрикназ отдала в «официальную» армянскую школу и теперь очень переживает. «У него в голове такая путаница. Он спрашивает: мама, мы правда предали турок? Я говорю: нет, не предали! Но он не знает, кому верить».

Новые армяне
В отличие от Саматьи с ее рыбными ресторанами, район Кумкапы вокруг армянского патриархата – классическое гетто. Днем на грязных улочках суетятся «челноки» и слоняются без дела курды и эмигранты из Африки. По вечерам – наркотики, проституция, иногда стрельба.
Когда-то это был один из богатейших районов города, где жили армянские купцы и ювелиры. Об этой исчезнувшей цивилизации напоминает только затейливая лепнина на заброшенных домах.
– Атлантида, – вздыхает мой экскурсовод Гагик. – Все лучшее в Стамбуле построили армяне. Дворец султана Долмабахче – семья Бальян. Голубая мечеть – армянин Синан! А теперь что? Посмотри вокруг. Ну кто так строит?
Сейчас здесь тоже селятся армяне, только новые – приехавшие в Стамбул недавно, на заработки.
– Много армян сюда едет. Много. Всегда люди едут туда, где работа есть. А что, русские никуда не едут? Турки не едут? Кому деньги не нужны?
Вокруг – поддельные «найки» и «адидасы» – продукция подпольных обувных фабрик, на которых в основном и работают армянские иммигранты. Большинство из них находятся здесь нелегально.
Сам Гагик – директор фирмы грузоперевозок, доставляющей товар на продажу в Армению, – уже шесть лет живет без паспорта. Он утверждает, что ни разу за это время у него не было проблем с полицией.
– Во-первых, меня тут все знают. Во-вторых, арест или депортация армянина моментально стала бы политической историей, и властям совсем не хочется в это ввязываться. Да и от торговли между Турцией и Арменией все только выигрывают.
В офисе Гагика свалены коробки и мешки – сегодня он отправляет автобус в Ереван. Границы закрыты, поэтому автобус поедет через Грузию и привезет на местные рынки брендовую одежду только через три дня.
– Торговый оборот большой. Таких фирм, как у меня, на районе десять. Надо крутиться.
Над рабочим столом – портрет Ататюрка и огромный, на всю стену, турецкий флаг. Гагик жалуется, что армянские клиенты часто не понимают, зачем он все это повесил.
– Есть закон. По закону в любом общественном месте должен быть портрет. Это не армянский офис. Это турецкий офис турецкой фирмы, которая работает с Арменией. И хорошо бы всем чуть лучше понимать, как устроена жизнь с обеих сторон границы. А то рассказывают потом небылицы: мол, в Турции армянам до сих пор жизни нет.
Ближе к вечеру в офис к Гагику заходят знакомые. Бывший тренер сборной Армении по гандболу Степан (сейчас он торгует обувью) сокрушается: на районе до сих пор нет ни клуба, ни армянского ресторана – общаться тут не очень принято, вокруг люди без прошлого. Как-то повелось, что старожилы встречаются у Гагика – у него хотя бы всегда есть коньяк из Армении.
– Один мне говорит: «Ты турецкий хлеб кушаешь, ты турецкую воду пьешь»! А сам уже сколько лет сидит в Ереване без работы.
Ни Гагик, ни Степан в ближайшее время в Армению возвращаться не собираются: бизнес идет нормально, а в Армении – родственники, которых надо содержать.
Разговор постепенно заходит за жизнь и неизбежно выруливает на самую актуальную перед 24 апреля тему.
– Это невозможно отрицать, и я как армянин хочу, чтобы они это признали. Но геноцид этот кто сделал? Те, тогдашние власти. Народ не сделал геноцида. Но расплачивается народ. Нам и детям расплачиваться. Все равно придется торговать, разговаривать, границы открывать. Все равно соседи. Того, что было сто лет назад, не вернешь!

Постскриптум
В 2006 году мэр города Карс, расположенного на границе с Арменией, решился на вольнодумство. И заказал стамбульскому скульптору Мехмету Аксёю памятник Человечности, который стоял бы на высоком холме над городом, где сто лет назад произошла османо-армянская резня.
– Скульптура – это две половины одного человека. Он как бы разделился на две части и разговаривает сам с собой. Монумент говорит о том, что люди воюют сами с собой – со своими братьями, сестрами и родителями. Это монумент против войны.
В 2011-м, накануне выборов в парламент, в Карс приехал премьер-министр Эрдоган и назвал памятник «уродством». 26 апреля – сразу после Дня памяти жертв геноцида – фигурам отрезали головы, а потом распилили их на части и бросили.
– Я думаю, это был политический жест. Как и сто лет назад, «национальный вопрос» сегодня легко конвертируется в политические очки. Видимо, желая оскорбить, меня стали называть армянином и говорить, что за памятник мне заплатили армяне. Я решил подать в суд на премьер-министра, – рассказывает Мехмет.
Ко всеобщему удивлению, в марте 2015 года он выиграл дело. А на вырученные деньги (которые он назвал «харам» – нечистыми) устроил вечеринку в саду своего дома. Эрдоган тут же подал апелляцию, но скульптор готов дойти до Страсбурга.
– Я хотел бы восстановить памятник, чтобы это место стало местом поминовения, куда люди могли бы приходить и с той, и с другой стороны. И если мне удалось выиграть в суде, значит, что-то в обществе все-таки меняется. И может быть, у нас всех еще есть шанс на взаимопонимание.
Марина Сагомонян, Игорь Макаров