Ужалила одна строка на чьей-то интернет-странице: «Пастернак не заметил Холокоста». Ты сам об этом думал – но так, как протягиваешь руку к чему-то раскаленному, зная, что отдернешь ее в последний момент. И Ахматова не заметила, и Платонов, и Твардовский с Исаковским, и Шолохов, и, в общем, все. А не в общем – Кузнецов, Рыбаков, Евтушенко с Вознесенским: «Гетто в озере. Гетто в озере, три гектара живого дна».
Кто еще из тех, кто известен рядовому читателю? Да больше никто. Почему не заметили обыкновенные перья, ясно и понятно. Цензура не поощряла самого слова «еврей». Власть учила, что гибли все национальности, выделять одну неправильно, а почему – советский человек сам должен понимать. Но почему не заметили большие таланты, те, кто пишет не по указке, а по голосу свыше? Не отозвались не только стихами, прозой, но и в письмах, дневниках, репликами в беседах, которые запомнились бы современникам. «Враги сожгли родную хату» – это замечено было, а Бабий яр – нет. Не в том ли дело, что «мне голос был» – так только говорится, а чего нет в дискурсе под носом, того не будет и в нетленке? Сочинитель занят собой, как никто из смертных, кроме тирана. «Живи один». Да-да, конечно, «была с моим народом», но прежде всего – с собой. Со своим собственным, внутренним списком. «Хотелось бы всех поименно назвать, да отняли список, и негде узнать». Иметь свой собственный список лиц, событий и явлений, не совпадающий с общим, художнику не стыдно, это его природная особенность.
Тем не менее судьба Холокоста в русской литературе, в русском культурном обиходе мешает думать о сочинительстве как о священнодействии. В твоей отдельно взятой голове происходит невольная и необратимая десакрализация художественного творчества. Ты больше не в состоянии ни произносить, ни слышать ничего об озарениях, визионерском даре и пр. Голодомор, он ведь тоже не был замечен великими москвичами и петербуржцами… В творческом акте, думаешь с горечью и злостью, все-таки многовато объяснимого. Есть там – имеется, содержится! – легко исчислимое, понятное начальству, уделяющему должное внимание материальной стороне в своих отношениях с мастерами культуры: кому сколько дать, у кого сколько отнять, кого и на сколько оставить в живых. Высунется в кои веки какой-нибудь щелкунчик-дружок-дурак, нацарапает ради красного словца про кремлевского горца, но тут же услышит от другого гения: «Вы мне этого не читали!»
Если это все и можно считать объяснением, то далеко не полным. Ладно, эти жили в стране, куда одно не доходило, другое забивалось и шумом невероятного времени, и страхом за себя и близких, а Бунин, Набоков – они-то обретались на Западе, на свободе! И тоже не заметили. Значит что? Чего-то не хватило. Но чего? Читали тамошние газеты, слушали английское, французское радио, листали брошюры – дозированные отчеты о дозированном Нюрнбергском процессе. Почему по-чеховски не проявить целенаправленного, исследовательского, социологического интереса? Почему не потолкаться в лагерях для перемещенных лиц, не поискать выживших свидетелей в других местах? Почему-почему… Это было бы бесполезно. Правду можно узнать, но потом-то ее все равно нужно вообразить, а она для этого не годится: слишком чудовищна. Того, чего нельзя вызвать в воображении, сделать художественным, окрашенным, согласованным с законами избранного жанра, не то чтобы нет вовсе. Нет в границах авторского внутреннего мира. Почему? Потому что впустить этот ужас в свой мир значило бы признать его законность вовне, разрешить его внешнему миру, в высшей степени физическому, практичному, деятельному. И тогда всему конец. И собственному списку – тоже.
Это как сегодня с российским нападением на Украину. Да не может быть, да что вы такое говорите?! «Ну, подумай сам, зачем нам затевать эту катавасию?» – из письма москвички на Радио Свобода. Человек не в силах представить себе. России – напасть на Украину?! Вот так просто и страшно? Невозможно вообразить. А завтра – на Белоруссию, Казахстан? Да как это, там же наши люди, да мыслимо ли, что Россия – зачинщик?! Опять самый весомый и неотразимый довод: не может быть, потому что невозможно такое вообразить. «Посчитай, сколько войн было за последние сто лет. Россия, что ли, их начинала?» Берлин-1953, Будапешт-1956, Прага-1968, Кабул-1979, Цхинвали-2008. Миллион убитых афганских крестьян. Не Россия. Не она.
Тренировались, тренировались, чтобы без запинки воображать: и Первую мировую, и Вторую, и Гулаг, и красных кхмеров, и хунвейбинов, и Северную Корею, и вот Россию наших дней – так и не научились.
Анатолий Стреляный – писатель и публицист, ведущий программы Радио Свобода «Ваши письма»