Получил в комментариях ссылку на пост, в котором некий автор ностальгирует по 1990-м годам.

Причём сам он не был в те годы ни бандитом, ни банкиром, ни бенефициаром залоговых аукционов.

А был вовсе даже подростком, давящим прыщи и приветствовавшим окружающий движняк.

Сегодняшний застой вызывает у него закономерный вопрос: а нынешним-то подросткам каково, расти в условиях бутафорской «стабильности»?

Текст незнакомого автора – ниже, а мой собственный ответ ему такой. Я полагаю, что в 16 лет основная движуха у каждого из нас внутри. Лично мне 16 лет исполнилось при Брежневе Л.И., и я совершенно уверен был, что, благодаря достижениям передовой кремлёвской медицины генсек меня благополучно переживёт. Что я никогда в жизни не увижу Парижа, Лондона, Иерусалима, Нью-Йорка. Что в стране, где я родился и вырос, будут по-прежнему сажать в тюрьму за чтение определённых книг, изучение и преподавание иврита. Что про компьютеры я буду читать только в научной фантастике, и что копейка «Жигулей», на которой в то время Илья Кабаков по утрам отвозил меня и двух моих соседок-одноклассниц в сороковую спецшколу, есть крайняя степень благосостояния, доступная человеку в моей стране. Копейка «Жигулей» в моей семье была, так что я чувствовал, что достиг этой крайней степени, хотя площадь квартиры, где мы жили втроём – мама, отчим и шестнадцатилетний я – составляла 21 метр квадратный.

Тем не менее, мне в 16 лет было очень интересно и клёво жить. Даже если немалая часть этой самой жизни проходила в очередях за туалетной бумагой, которую отпускали по 2 рулона в одни руки, я писал стихи, был влюблён, уклонялся от вступления в Комсомол, по ночам перепечатывал тамиздатовские сборники Бродского и отчаянно портил девок,. Впереди маячили тюрьма и Афган (таков был в ту пору небогатый выбор недовольных режимом), так что я первый раз в жизни объяснил своей маме, что её планы на мою будущность (читай: мечты про филфак МГУ) придётся похерить: мне нужна специальность, по которой я мог бы трудиться и в армии, и в концентрационном лагере, и эта специальность – врач, а не филолог. В условиях мрачного и унылого Совка мне было хоть и душно и омерзительно, но весело и интересно. Наверное, дело тут всё же в возрасте, а не в режиме.

Интересную часть девяностых в России я в основном пропустил: жил в Израиле, осваивал Интернет, чтобы потом построить его на Родине. Хотя невозвращенчество по УК РСФСР в редакции 1960 года каралось высшей мерой пролетарского гуманизма (расстрел с конфискацией имущества), я достаточно регулярно навещал маму в Москве. Погранслужба РФ не располагала компьютером, для них советский гражданин Антон Носик, уехавший в 1990-м, и израильтянин Anton Nossik, въезжавший по визе в 1992-1997, были два разных человека. Шереметьевская таможня, которая ещё в конце 1980-х отбирала у въезжающих в страну изданные за границей книги, имела-таки компьютер класса IBM PC AT286, но в девяностые он оказался однозадачным, и таможня ушла с головой в Тетрис и Pacman. На мой заданный в 1992 году вопрос, не желают ли они досмотреть мой багаж на предмет запрещённых книг, увязший в Пакмене шереметьевский майор ответил довольно членораздельно: «Нас это больше вообще не интересует».

Мне жалко людей, которым девяностые в России представляются каким-то адским мраком и позором. Ничего позорней президента России, тырящего обзывалки про «национал-предателей» из гитлеровского опуса Mein Kampf, я всё равно не могу себе представить, как бы ни старался. Стоило выигрывать великую войну, чтобы через 69 лет не иметь ни одной собственной идеи, кроме немецкого национал-социализма, наспех неуклюже задрапированного под национальную гордость великороссов. Тем не менее, слово юзеру soba4ki, который рассказывает, что его созревание в 1990-е было прекрасным временем. Которого я не застал.

Когда мне было шестнадцать лет, окружающий меня мир был таким, каким и должен быть мир в шестнадцать лет. Вокруг всё стремительно рушилось и вновь возникало из ниоткуда. То, что ещё вчера казалось вечным, сегодня уже просто валялось под ногами как ненужный сор.

Газеты и журналы были полны юношеского максимализма, новые телевизионные каналы поднимали острые, актуальные темы. Наивные, смешные и неумелые ведущие в вычурных пиджаках яростно спорили с какими-то испитыми и бледными собеседниками о том, о чём ещё пару лет назад страшно было говорить на собственной кухне.

Люди были пусть и полуголодные, пусть ещё изрядно зачумлённые совком, странно и нелепо одетые, но в основной своей массе – живые. Живые люди. В воздухе, как бы банально это сейчас не звучало, витало ощущение, что что-то постоянно происходит и меняется. Неважно, что конкретно. Да это и действительно, как потом оказалось, было не так уж и важно. Главное – сам процесс, само это ощущение движения. Но тогда конечно не было ни времени, ни особых мозговых ресурсов для того, чтобы всё это как-то анализировать. Тогда это было просто нормально и закономерно. Ещё вчера я был обычный школьник, а сегодня уже - угловатый дрищ с моднейшей причёской «площадкой», в жутковатых джинсах «пирамида» и невесть кем и из каких нитей сплетённом свитере «бойз» коврового окраса. В чёрных мокасинах на белый носок. И ещё в чём-то, столь же радикально несуразном. Это ли не квантовый скачок? Это ли не эволюция воплоти?

И жизнь, ещё вчера тусклая и монолитно бетонная, тоскливый скучный мир взрослых людей и гипсовых памятников, вдруг внезапно расцвёла огнями ночных киосков и запестрела пачками иностранных сигарет, сбросила с себя чугунную оцепенелость и повернулась ко мне абсолютно новой, неизвестной и очень заманчивой стороной. Её глаза блестели диким озорством и весельем, и это было хорошо.

Возможно сейчас, мудрые рассудительные люди расскажут тут мне, что в середине девяностых годов прошлого века, о которых я сейчас вспомнил, был небывалый всплеск преступности, грабительская приватизация, развал страны и начало тех самых печальных процессов, результаты которых мы тут сейчас наблюдаем. Возможно, они и правы даже, эти мудрые люди. Но сейчас не об этом.

Сейчас о том, что я вообще не представляю, как живут и взрослеют подростки сейчас. Я не могу представить как это, когда тебе шестнадцать, а вокруг всё тот же бесцветный кисель, что был и пять, и десять лет назад. Всё те же невнятные рожи барахтающиеся всё в той же жиже. Трупные лица, тупые испуганные лица везде. Как они, нынешние подростки, вообще растут в этом статичном дерьме? Как это, когда тебе хочется безумств на гормональном уровне, ежедневно натыкаться на выживших из ума придурков, которые заполонили?

Хотя и пресловутое «моё поколение», в основной своей массе давно уже скурвилось и спилось, сторчалось «хмурым» или полудурошно славит «великое советское прошлое», бесславно про… все хлебные карточки, щедро подброшенные судьбой, но всё же. Всё же у моих ровесников хотя бы был шанс. А про…ный шанс всё же лучше шанса никакого.

Как живут современные мальчики и девочки, какие у них ощущения и соответствует ли окружающее их тому, что у них сейчас внутри – я не знаю. И знать не хочу. Тем более не хочу представлять, что из них потом вырастет при таких раскладах.

Вот такой сомнительной содержательности и изрядной сумбурности доклад.

Чёт накатило.