Сколько нервозности, сколько панических вопросов друг другу, сколько разнообразного черноватого юмора. «Пойду в последний раз куплю моцареллы». «Откупорю–ка я в последний раз бутылочку «Кьянти» иль перечту взволнованный Фейсбук». «Пойду–ка я в последний раз сварю себе итальянского кофе». «Поем–ка я в последний раз»...
Ну ладно вам – в последний раз. «Костлявая рука голода» – формула, конечно, мощная, но в данном случае, надеюсь, речь все же не о об этой руке.
О голоде, настоящем, я много слышал от родителей. Сам я голода, слава богу, не знал. Я вырос в условиях Великого Дефицита, в годы Великой Очереди.
Годы настоящего голода – годы коллективизации, годы войны, годы блокады – богатого фольклора не оставили. Что и понятно. А вот эпоха дефицита – эпоха моего детства и молодости, эпоха, когда не «покупали», а «доставали», – была отмечена пышным расцветом смехового фольклора. Голод тогда был иной – визуальный, эстетический. Сам вид прилавков, с детсадовским шиком уставленных банками с манящей надписью «Завтрак туриста» («пуриста», как шутили мы), оскорблял зрение.
И голода в буквальном смысле, я уверен, не будет и теперь – потому что он не нужен начальству. Да и относительного, думаю, не будет. Потому что, как сказал один умный человек, революции совершают не голодные, а те, кого два дня не покормили.
Нынешнему начальству вполне достаточно другого голода – информационного, идейного, эстетического, нравственного. А продовольственного нет, не будет. И если даже его костлявая рука в очередной раз полезет к нашим глоткам, то проклинаемый патриотическими массами цивилизованный мир в очередной раз подкормит творцов высоких рейтингов – не впервой. Современный мир, знаете ли, умеет иногда примерно наказывать международных паршивцев, но рефлекторно сочувствует отдельно взятым людям.
Подкормит, но, думаю, не слишком удивится, когда слегка отъевшиеся граждане, сытно рыгнув, скажут, что еда могла бы быть и повкуснее и подавитесь вы своими «ножками Буша» – от них один только вред и холестерин.
Так что это не наступление на желудки, нет. Это очередное наступление на свободу – в этот раз в ее очень наглядном и очень понятном для многих значении – на свободу выбора.
Разговоры о том, что, мол, может, и ничего, может, что–нибудь и будет, что ведь австралийская говядина и правда дрянь, а кока–кола и действительно ведь отрава, да и некоторые отечественные продукты не так уж плохи, – все эти разговоры уместны лишь тогда, когда тебя не лишают выбора.
Я, например, люблю отечественный квас. Но мне, представьте себе, важно, чтобы в магазине рядышком с этим квасом стояла нелюбимая мною кока–кола. Я вот люблю, допустим, докторскую колбасу. Причем с детства. Люблю и все – имею право. А итальянскую мортаделлу – не очень. Но мне насущно важно, что из этих двух, трех, двадцати восьми колбас я выбираю одну.
Существуют люди, психологически не выносящие разнообразия. И эти люди скорее всего ничего не заметят. И они скорее всего не будут голодны. Ну, пока по крайней мере.
Я хорошо помню, как начинался наш недоношенный капитализм, когда витрины центральных улиц вдруг засверкали елочным блеском, как в них появились невиданные заморские вещи. Эти витрины стали важным тестом на готовность к современной жизни. Одних, как меня, например, эти витрины визуально радовали, при том что, мне, как и подавляющему большинству сограждан, эти чудеса были абсолютно недоступны. А других, именно по причине недоступности, эти витрины страшно раздражали и вгоняли в тоску. Но есть люди, для кого разнообразие, в том числе и товарное, есть необходимое условие существования.
В современном мире, в котором – нравится это кому–то или нет – мы все равно все живем, священно и неотчуждаемо право широкого и сознательного выбора – политического, эстетического, информационного, сексуального. Гастрономического – тоже. Разнообразие – необходимый фон существования современного человека.
Я не боюсь, что меня оставят без еды. Я боюсь, что меня оставят без выбора. Я не покупаю и не потребляю большинство тех продуктов, мимо которых скользит мой взор в супермаркете. И я хочу их не покупать и дальше. Но не потому что их нет, а потому, что они есть.
Не еды хотят нас лишить. Нас хотят лишить выбора. А свобода в самом своем простом понимании – это именно свобода выбора и есть. Продовольственного в том числе. Тоталитаризм – явный или ползучий – непременно сопровождается товарной скудостью и эстетическим убожеством.
У этой истории с «продовольственными санкциями» кроме экономического и политического аспектов есть и аспект, так сказать, гуманитарный, символический. И понятно, почему даже на фоне разнообразных и причудливых, мягко говоря, событий последнего времени именно эта тема выглядит как–то особенно выпукло.
Наступление на политическую, общественную, информационную свободу волнует, к сожалению, далеко не всех. С едой дело обстоит иначе. Потому что на протяжении всей нашей новейшей истории кроме самых последних лет всегда стоял «продовольственный вопрос» – стоял незыблемо, как столб, на котором был укреплен плакат «Продовольственную программу – в жизнь».
Некоторые, особенно славящиеся своим благочестивым аскетизмом руководящие церковные товарищи призывают нас с вами к самоограничению. Не хлебом, типа, единым... Что ж – дело вроде как хорошее. Культурный человек постоянно устанавливает границы собственных потребностей и притязаний, в том числе и материальных. Но когда тюремщик сует тебе в окошко камеры миску баланды и при этом говорит что–нибудь назидательное о пользе самоограничения – это, согласитесь, нечто совсем иное.
Лев Рубинштейн