«Что вас держит?» – спрашивали Марину Филипповну журналисты вскоре после второго приговора Ходорковскому. Она к тому времени уже давно болела, о чем журналисты не знали, но перед необходимостью спасти сына ее рак отступил.
«Желание дожить, когда он выйдет на свободу. Если доживу».
Дожила.
Они увиделись в Берлине 21 декабря 2013 года, на следующий день после того, как МБХ был отправлен с пересадками из колонии в Сегеже в Берлин. «Время для меня остановилось 25 октября 2003 года, – говорила она в одном из интервью, когда сын еще сидел.– И в этом страшном сне я так и живу».
В этом сне она всегда видела сына на свободе – никогда в тюрьме: «И почему-то я всегда кормлю его борщом».
Было много спекуляций о том, почему Путин вдруг помиловал МБХ, сказав, между прочим, уже на выходе из зала после своей очередной прямой линии с народом в декабре 2013-го, что де Ходорковский уже давно сидит – «десять лет – это много».
На самом деле, никакой конспирологии за этим не было.
Летом 2013 года врачи берлинской клиники обнаружили у Марины Филипповны метастазы. Стало понятно: ей осталось немного и дожить до 24 августа 2014 года, когда МБХ должен был бы выйти на свободу по второму приговору (если бы не случился третий процесс, который тогда уже готовился) ей вряд ли было суждено.
Спустя четыре месяца МБХ, который и из лагеря все эти годы контролировал – если не руководил – жизнью своей большой, разбросанной по миру, семьи, и написал Путину прошение о помиловании, что отказывался делать десять лет. В личном письме объяснил причину – мама смертельно больна. Об этом он сказал мне в том, самом первом своем интервью после лагеря, но попросил об этом не писать: «Я не хотел бы, чтобы мама это прочитала». Они друг друга жалели: Марина Филипповна тоже не сообщала ему в колонию плохих новостей – о мамином приговоре МБХ узнал не от нее.

«А как же Европейский суд?» – это была первая реакция Марины Филипповны, когда я позвонила ей после той пресс-конференции Путина, сказать, что ее сына Путин помиловал.
10 лет она ждала его. Жила ради этого дня. Но после всего пройденного за эти десять лет, ей было уже не все равно КАК он выйдет. Для нее было важно, чтобы МБХ не встал на колени и вышел с достоинством.
И он в том прошении о помиловании так и не признал вины – чего от него требовали десять лет. «Мама меня на порог бы не пустила», – сказал он в интервью.

***

Марина Филипповна родилась в дворянской семье. Революцию родители, мягко говоря, не слишком приняли. Но не уехали – «были патриотами», – рассказывала она. Сама Марина Филипповна всю жизнь проработала на московском заводе «Калибр» – она была инженером-механиком по холодной обработке металла. Там же, только конструктором, работал и Борис Моисеевич: собственно в техникуме при заводе они и познакомились.
С виду мягкая, она была совершенно стальным человеком: остается только догадываться, что она пережила за десять лет тюрьмы сына.
Она всю жизнь боялась самолетов, говорила, что ее тошнило даже, когда видела самолет в небе, но по первому приговору МБХ заслали в колонию в Краснокаменске, в Забайкальском крае, поближе к урановым рудникам и границе с Китаем. И она летала к нему: сначала шесть с половиной часов от Москвы до Читы, потом 535 километров на машине до колонии. Летала столько, сколько позволяла наша «гуманная» пенитенциарная система. И все – ради того, чтобы увидеть сына через стекло, поговорить по тюремному телефону три часа под пристальным контролем вохры. Потом он был в СИЗО в Чите.
Потом второй процесс в Москве: «Будьте вы прокляты»,– сказала она судье Данилкину, который объявил новый приговор ее сыну, по которому МБХ предстояло сидеть еще семь лет. Потом Сегежа, колония в Карелии: сутки туда, три часа через стекло – и снова ни обнять, ни прижать, сутки обратно домой в подмосковное Кораллово: они жили на территории интерната для сирот солдат и офицеров, погибших в Чечне – интерната, созданного Ходорковским: Борис Моисеевич и Марина Филипповна были мамой и папой этого интерната.
Там же, в Кораллово, она каждый год собирала друзей на день рождения сына. И с каждым годом у нее все меньше оставалось надежды, что она увидит его на свободе, а не через перегородку тюремного стекла.
О том, что она сама обречена, Марина Филипповна знала: диагноз ей поставили еще, кажется, в 2004-м. Но у нее было дело важнее ее собственного здоровья: она летала по всему миру, что с ее болезнью было совсем не просто, встречалась с Саркози, с Меркель, выступала в академических и правозащитных аудиториях – она боролась за сына и параллельно лечилась – чтобы иметь возможность продолжать эту борьбу. Ну а кроме того – внуки, Паша, Настя, Илья, Глеб, жены сына, Лена и Инна, Борис Моисеевич, который совершенно уже не верил, что увидит сына на свободе – она держала семью, была ее стержнем.
Этим летом состояние ее здоровья сильно ухудшилось. «Женя, я же все понимаю», – говорила она и тут же переводила разговор на другое: она следила за политикой, за новостями, интересовалось жизнью окружавших ее людей. Она была чудесным, умным собеседником, изумительно теплым и доброжелательным человеком, умела слушать, способна была – чтобы с ней и у нее не происходило – искренне сопереживать бедам других. Она знала, что уходит и волновалась о «деде» – так она называла Бориса Моисеевича: как же он останется без нее… И вот ушла. И сын, которого она столько ждала, был рядом.

***

Марина Филипповна Ходорковская будет похоронена в Москве.
Евгения Альбац