Израильтяне часто жалуются, что их страну судят по двойному стандарту. Это не совсем верно, пишет Джеффри Голдберг в журнале Atlantic. Израиль, считает он, нередко судят по четверному стандарту: «Существует один стандарт для стран развивающегося мира, другой для Европы, третий для США и четвертый, недосягаемый стандарт для Израиля». За сравнениями далеко ходить не надо: каждая жертва из числа палестинцев вызывает кругосветное заламывание рук и звуки скорби, тогда как всего в сотне километров к северу сирийский диктатор применяет к мирному населению боевые отравляющие вещества и «бочечные» бомбы, начиненные картечью, которые сбрасывают на населенные пункты с самолетов, – не то чтобы эти действия не осуждались вовсе, но они уже зачислены в разряд рутинных, «там так принято».
Нареканий на этот недосягаемый стандарт мы слышали немало, но Голдберг упоминает о нем совсем не для того, чтобы проставить лишнюю подпись под импонирующим ему мнением. Будучи сам гражданином Израиля, он действительно сетует на запредельность предъявляемых к этой стране требований, особенно когда они исходят из кругов, которые есть основания подозревать в прямой юдофобии. С другой стороны, он признается в том, что сам отчасти их разделяет, и в качестве мотива ссылается на тот факт, что еврейский народ дал миру религию, утверждающую высочайшие и универсальные нормы нравственности. Для меня лично это не самый убедительный аргумент (тут я скорее обратил бы внимание на эпизод из новейшей истории евреев), но логика Голдберга от этого не страдает.
Анализируя два преступления, которым еще недавно программы новостей посвящали свои первые сюжеты, он пишет, что его лично сильнее, чем зверское убийство палестинского подростка, видимо в отместку за похищение и убийство трех израильских, шокировало жестокое избиение израильской полицией двоюродного брата жертвы. Первое было делом рук частных ублюдков, которые есть в любой стране и среди любого народа, а вот второе совершили агенты государства: страну, по словам Голдберга, судят по поведению ее полиции и по тому, как она следит за поведением своей полиции – тут явная отсылка к мысли Достоевского о том, что о цивилизованности общества можно судить, посетив его тюрьмы.
К сожалению, этот последний случай не единичен, и Джеффри Голдберг знает об этом не понаслышке. В период первой палестинской «интифады» он служил в израильской военной полиции в тюремном лагере Кетциот на египетской границе, где тогда было около 6000 палестинских заключенных, и там он был свидетелем подобной сцены: его сослуживец, религиозный еврей-ортодокс, методично бил по голове тяжелым полевым радиопередатчиком одного из заключенных. Голдбергу удалось прекратить истязание, но оно осталось для него камнем нравственного преткновения.
Как вышло, что верующий военнослужащий, вполне беззлобный и покладистый в повседневной жизни, хладнокровно избивал беззащитного, хотя может быть и малоприятного узника? Тут я на время оставлю в стороне воспоминания и рассуждения самого Голдберга в пользу некоторых собственных. Я никогда ни в какой армии не служил, но кое-какой жизненный опыт есть – и собственный, и почерпнутый у других. Стандартный прием любой войны – обесчеловечивание противника. Как правило, один солдат стреляет в другого без лишней рефлексии, а если он вдруг попытается в пылу схватки представить себе, кем был его противник в мирное время, есть ли у него дети и кто по нему заплачет, это будет верным способом получить пулю первым. Такое поведение включается бессознательно, ему никто не учит и не учится, иначе войны были бы просто невозможны.
Но у войны есть тыл, есть гражданское население, а в наше время и органы пропаганды с обеих сторон – в результате модель поведения в условиях боя переносится на все противостояние целиком, даже в отсутствие активных военных действий, ради предполагаемой сплоченности и общего укрепления национального духа. Гитлер сумел убедить все население страны в том, что евреи не люди. В результате один из главарей «зондеркоманд», занимавшихся уничтожением евреев на восточных оккупированных землях, увлеченно описывал в сугубо личном письме супруге, как они подбрасывают еврейских младенцев в воздух и на лету превращают их автоматной очередью в кровавые брызги: дескать, разве не сделали бы они то же самое с нами, если бы это было в их силах? Эта же модель была перенесена на все население славянских стран, которое тоже истреблялось в массовом порядке, особенно в Польше, но помешал незапланированный поворот в ходе войны.
Гитлер тут, конечно, экстремальный пример, но нацистская Германия не была уникальной. В СССР немцы стали «фрицами», в Америке – krauts (еще с Первой мировой), японцы – japs. И это лишь стихийная «народная» реакция, в СССР ее умело подогревали сверху, Илья Эренбург предлагал каждого немца убивать многократно, а в один прекрасный момент провозгласил, что отныне немцы не люди, то есть симметрия установилась полная. Целые народы в массовом порядке отправлялись в ссылку. В США неистовств подобного масштаба не было, но вот японцев, включая американских граждан японского происхождения, от мала до велика подвергли интернированию. Инфекционную природу и взаимность такого отношения можно увидеть на примере послевоенной Польши, где начальник уже коммунистического концлагеря, еврей, в массовом порядке расстреливал гражданское население немецкого происхождения по принципу пропорционального воздаяния: око за око, зуб за зуб.
Этот прием обезличивания и окарикатуривания неистребим, за примерами незачем паломничать в лабиринты истории. В пору первой чеченской войны всех чеченцев поголовно записывали в мафиози, в пору второй – в ваххабиты, так нам легче давались «зачистки». Сегодня украинцы, еще накануне наши братья и сестры, порой в буквальном смысле, стали гротескными «украми» и «укропами», и на этом фоне все правдоподобнее, по крайней мере для большинства телеаудитории, становятся сюжеты о том, что мифический «правый сектор» готовит лагеря уничтожения для русскоязычных, что украинские войска в массовом порядке расстреливают мирное население, а на площади одного из украинских городов публично распяли младенца.
Я родился и вырос в Украине, долго жил в Москве и связан с Россией языком и ремеслом, которое поначалу вроде бы выбирал сам, но в конечном счете оно выбрало меня. В Израиль переселилось множество моих друзей и бывших однокурсников, я бывал там много раз, там провела последние годы жизни и похоронена моя мать. Я уже много десятилетий живу в США. Меня, наверное, легко обвинить в «безродном космополитизме», и я не обижусь, потому что хорошо помню, кто и в чей адрес выдвигал подобные обвинения.
В любом случае в такой позиции есть как достоинства, так и недостатки, и одно из первых – возможность взгляда со стороны. Мой печальный опыт свидетельствует о том, что большинство людей моего круга, прекрасно понимая упомянутые особенности противостояния у себя на родине, лишается такого понимания в эмиграции. Среди знакомых и незнакомых русскоязычных израильтян, отписавшихся по поводу последних событий, мне очень легко сосчитать, сколько раз было высказано сожаление по поводу убийства и избиения палестинских подростков без непременного плевка в сторону палестинцев по модели «они негров вешают»: один раз. В лучшем случае, хотя и слишком редко, люди отмалчиваются. Но зато мне врезалось в память мнение, высказанное явно в укор неповоротливым израильским властям, согласно которому в «любой нормальной стране» в ответ на похищение и убийство трех подростков власти стерли бы с лица земли два-три окрестных села. Похоже, что до такого недосягаемого стандарта не дотягивает даже КНДР.
География – неумолимая вещь, в случае Израиля особенно. Израиль окружен арабскими странами и не может позволить себе роскоши граничить с кротким Люксембургом или Нидерландами. Когда Германия лежала в развалинах и нищете, наголову разбитая союзниками, один из этих союзников выделил себе зону оккупации, жителей которой превратил в рабов и доносчиков. Другие предпочли иметь дело со свободным государством, выстроенным на руинах дотлевающей ненависти. И нам хорошо известно, что оказалось жизнеспособнее. Можно объявить конфликт «управляемым», можно долго держать врага на коленях под дулом автомата, но в конце концов руки затекут. Джеффри Голдберг приводит слова лосанджелесского раввина Дэвида Волпи, сказанные им по поводу серии убийств и истязаний в Израиле, вот небольшая цитата.
Когда мы бьем себя в грудь на Йом-Киппур, мы не говорим перед Богом: «Но человек, сидящий рядом со мной, гораздо хуже». Это не покаяние – это самооправдание, замаскированное под покаяние. В годину национальной переоценки ценностей слишком легко и лицемерно использовать еврейское преступление в качестве палки для побиения наших врагов. Это сделали евреи. Это сделала слепая ненависть. Мы должны взглянуть внутрь себя и устыдиться.
Самый простой способ успокоить мятежную совесть – это стереть с коллективного врага человеческие лица и судьбы, превратить его в монолитного дракона. Дракона мы теоретически можем убить, но тогда, да простят мне затертую литературную аллюзию, мы, подобно народу в пьесе Евгения Шварца, рискуем превратиться в дракона сами. Безупречная нравственная поза может быть принята по велению внутреннего императива – и только в этом случае она может считаться нравственной. Или ее можно принять напоказ, ради предупреждения возможных упреков – но тогда нечего сетовать на то, что твои замечательные моральные качества никто не ценит.
Спору нет, стандарты, которые многие сегодня применяют к Израилю, – как минимум двойные. И лично я, на месте израильтян, не соглашался бы на меньшее. Потому что расхожий стандарт – позорно низок и унизителен для свободных людей
Алексей Цветков