Благодаря Андрею Кончаловскому мне посчастливилось по касательной соприкоснуться в жизни с Сергеем Капицей. Несмотря на поверхностность этого знакомства, мощность его личности в свое время сильно повлияла на траекторию моих мыслей. Однажды мне пришлось в присутствии Сергея Петровича вести круглый стол о проблемах правосудия в России. Капица подводил итоги, и то, что он говорил, вызвало у меня тогда замешательство, так как показалось поначалу не имевшим никакого отношения к предмету дискуссии. Но в конце своей недлинной речи Капица вдруг, выдержав паузу, сказал, что вообще все мы, собравшиеся, похожи на актеров какого-то провинциального театра, которые о чем-то спорят, азартно жестикулируя, в то время, как на «заднике» сцены уже маячат огромные, подпирающие потолок страшные тени. Эти исторические тени, которые мы не замечаем, – завершил свою мысль Капица, – скоро выйдут на передний план и сделают все нынешние дискуссии бессмысленными и ненужными. Эти слова надолго запали мне в душу.
Сейчас мне кажется, что предсказание Сергея Петровича начинает сбываться. Гигантские тени ожили и закрыли собою горизонт русской истории. И теперь уже надо быть слепым, чтобы этого не заметить. В этой связи неопределенность русской судьбы, о которой стало модно рассуждать всуе, представляется мне весьма относительной, и отчасти есть следствие самообмана. Наоборот, я бы сказал, что долгосрочные перспективы России сегодня ясны, может быть, как никогда ранее. Другое дело, что они настолько неприглядны, что мало кому хочется всматриваться в эту даль. Дороги истории неожиданно спрямились, и теперь все сводится к выбору одного из двух стратегических сценариев. Неопределенность сохраняется лишь в вопросе о том, какой именно сценарий и как именно будет реализован.

Бифуркация или ассимиляция

Люди не выбирают историческое время, в котором им приходится жить, так же, как не выбирают своих родителей. Хорошо родиться на цивилизационном подъеме, когда любое, даже самое незначительное достижение подхватывается потоком восходящей культуры и возносится до небес. Плохо рождаться в эпоху цивилизационного упадка, когда даже самые выдающиеся усилия оказываются бесплодными. Цивилизация гибнет не сразу, ее умирание растягивается на десятилетия, а то и на столетия. Все это время рождаются выдающиеся люди, которые могут внести недюжинный вклад в развитие мирового культурного наследия, но оказываются неспособны предотвратить угасание собственной культуры. Трагедия «лишних людей» есть лишь часть трагедии «лишних поколений».
Диагноз России давно поставлен, но его не объявляют больному, чтобы он не помер от испуга раньше времени (при этом сам больной отчаянно старается не задавать врачам лишних вопросов). Русская цивилизация во всех известных нам до сих пор исторических формах исчерпала себя. Это правда, которую не принято произносить вслух, но которая с каждым днем все больше похожа на секрет Полишинеля. Пытаться восстановить русскую цивилизацию в любой ее исторической ипостаси (СССР, Империя или Московия) – заведомая утопия. Сколько бы новоявленные фальшивые «евразийцы» ни поминали всуе слово «русская цивилизация», слаще ее судьба от этого не станет.
Спасти старую «русскую цивилизацию» нельзя, но можно попытаться создать на ее месте новую русскую цивилизацию, которая чем-то неуловимо будет напоминать своих предшественниц, являясь на самом деле совершенно самостоятельным продуктом исторического творчества нескольких новых поколений русских людей. Таким образом, можно попытаться точку исчезновения и ассимиляции старой жизни превратить в точку рождения новой. Так ношеный пиджак можно перелицевать несколько раз, пытаясь продать как новый. Но, в конце концов, он просто развалится в клочья, потому что изношенная ткань не выдержит очередного прикосновения иглы портного. А можно сшить у того же мастера другой пиджак, и в нем что-то всегда будет неуловимо напоминать старый сюртук. Опытный взгляд всегда найдет нечто общее у всех моделей Версаче или Кардена: отстрочка, качество швов, манера пришивать пуговицы, в конце концов.
У всех цивилизационных моделей, выросших в лоне одной культуры, также сохраняется единство стиля. Спасти старый, всеми заслужено любимый исторический костюм Россия уже не может – ей придется либо шить новый костюм, либо ходить по миру голой. Выбор, таким образом, невелик: либо русскому народу удастся запустить новый «цивилизационный движок» и явить миру какую-то новую, ранее неведомую версию «русскости», для чего потребуется фундаментальная перемена русского «культурного кода», либо Россия выжмет все, что можно, из старого движка и исчезнет вообще бесследно, оплодотворив культуры других народов.
Ничего сверхъестественного для русской истории в этом выборе нет. Речь идет о таком же культурном скачке, каким стало появление «советской цивилизации» на месте «имперской России», а еще до этого было возникновение самой «имперской России» на месте старой Московии. Эти три эпохи в истории русского народа представляют собою последовательную смену трех самостоятельных цивилизаций, связанных, тем не менее, между собою исторически и сохраняющих преемственность отдельных базовых культурных принципов и ценностей.
Теперь Россия либо создаст новую «постсоветскую» цивилизацию, либо будет поглощена могучими соседними культурными платформами (западноевропейской, китайской, тюркской). Варианта сохранения России на исторически значимый срок в ее нынешнем виде, за который, не задумываясь, проголосовало бы подавляющее большинство ныне живущих русских, история, к сожалению, не предусматривает. В этом смысле сбывается предсказание Бердяева о близости судеб русского и еврейского народов. У России два пути – в неведомое или в бездну.
Политической проекцией этого исторического выбора собственно и является дискуссия о судьбе Империи, обострившаяся в контексте последней русско-украинской войны. В политической плоскости ориентация на строительство новой русской цивилизации означает демонтаж (конверсию) советской Империи и переформатирование государственности путем создания на месте устраненной Империи постмодернистского конституционного государства, хотя бы и с русской спецификой. Альтернативой является неуправляемый распад Империи, пусть и отложенный на какой-то срок в случае успеха реставрационного проекта Владимира Путина. Для отдельного человека этот срок может быть значительным, в историческом же измерении это будет еще одно мгновение агонии.

Диспетчер истории

Нравится это кому-то или нет, но Путин навсегда застолбил себе место в русской истории. Однако вопреки мнению его адептов, это почти никак не связано ни с масштабом его личности, ни с величием его исторических заслуг. Его место в истории есть лишь функция доставшейся ему исторической роли. Он явился на историческую арену в ненужное время и в ненужном месте, когда силы истории практически уравновесили друг друга и когда два диаметрально противоположных сценария развития России оказались равно возможными. Сработал эффект бабочки, знакомый широким массам по спортивной серии мультфильма «Ну, погоди!» – когда штанга перегружена, она может качнуться в любую сторону, какое бы насекомое ни село на нее сверху.
Путин стал тем «стрелочником», который способен направить локомотив русской истории либо по одним рельсам, либо по другим, причем не исключено, что оба пути ведут в тупик. Ориентируясь исключительно на свои личные предпочтения, он может дать ход одному историческому сценарию и положить надолго (если не навсегда) «под сукно» другой. На такую возможность для России еще в 1926 году указывал неутомимый Троцкий. Он как-то заметил, что в эпоху стабильности личные идеологические пристрастия национального лидера имеют ограниченное значение, поскольку в нормальной ситуации ему не надо быть стратегом. Обычно он окружен группами лоббистов и экспертов, которые заставляют его двигаться в русле, заданном объективными интересами господствующих элит. Однако в переломные моменты истории силы общества бывают поделены поровну. В этой ситуации идеологические и ценностные установки вождя приобретают решающее значение, и воля одного человека может предопределить судьбу народа на столетия вперед. При этом пространство его инициативы оказывается очерчено двумя историческими парадоксами.
Первый парадокс состоит в том, что ныне живущее поколение вынуждено совершать исторический выбор, от которого зависит судьба нескольких следующих поколений, но который к ныне живущему поколению имеет минимальное отношение. И, напротив, действуя в интересах будущих поколений, оно мало что приобретает для себя непосредственно, практически утратив контроль над текущим историческим процессом. Когда-то Андрей Кончаловский сказал, что Россию должен спасти «предатель своего класса». Возможно, проблема даже глубже – Россию могут спасти только «предатели своего поколения» – те, кто готов действовать вопреки конъюнктурным интересам всех ныне живущих россиян ради блага неких гипотетических потомков. Пока такая возможность представляется мне исключительно умозрительной.
Второй парадокс как раз связан с ролью национального лидера и состоит в том, что, в то время как сами исторические «опции» заданы объективно, то есть обусловлены нынешним состоянием русской культуры, системой господствующих ценностей, всей предшествующей историей, матрицей экономической и политической систем и так далее, выбор между опциями, переключение с одного возможного сценария на другой оказалось делом очень субъективным, зависящим не просто от воли небольшой группы лиц (когда не только масса, но и правящие элиты выступают в роли исторических статистов), а чуть ли не от воли одного единственного человека, обосновавшегося на вершине пирамиды власти в России.

Деструктивная утопия

Сегодня в общественном мнении зреет запоздалое раздражение по поводу попыток «покопаться в голове Путина». Оно, однако, оправдано лишь отчасти, потому что конкретно сейчас будущее России зависит почти исключительно от того, что происходит в этой голове. Россия в каком-то смысле стала заложником эволюции взглядов Путина на ее историческое предназначение. У этой эволюции есть четко выраженный вектор. У Путина, как и у значительной части ведомой им элиты, произошло удвоение национальной идентичности. Он одновременно ощущает себя и «имперцем», и советским человеком, не замечая противоестественности и даже исторической абсурдности этого сочетания. Советская цивилизация уничтожила Имперскую Россию и по определению глубоко враждебна ей. Советская идентичность строилась на отрицании русской идентичности и на ее подавлении. Хотя между ними есть скрытая глубинная связь, их простое механическое соединение невозможно. Это противоречие должно было быть преодолено диалектически путем снятия односторонности своих противоположностей, но не путем их эклектического перемешивания. Эта задачка для идеологического умножения, а не для политического сложения.
Имперскость (в завершающей фазе) была обращена в реальное русское прошлое, которое она канонизировала. Советскость была устремлена в никогда не существовавшее русское будущее, которое она идеализировала. Путин же нацелился в идеальное, никогда не существовавшее русское прошлое, которое он со своими сподвижниками выдумал. Он ищет Россию, которую никто не терял, потому ее в этом виде никогда не было. Такая философия России, будучи глубоко русофобской по отношению к действительному русскому человеку, превозносит до небес мифического русского человека, от имени и во имя которого осуществляется власть. Это всего лишь дважды вывернутый наизнанку большевизм – первый раз его вывернули «мехом внутрь» русские либералы 90-х, осуществившие приватизацию и демократизацию. Но это большевизм, который нацелен не в будущее, а в прошлое.
В конечном счете, Путин превратился в еще одного русского утописта, который живет мифологическим сознанием внутри своей личной ойкумены, отгороженный китайской стеной от внешнего, реального мира. Впрочем, это вряд ли можно поставить ему в упрек, в конце концов, он стоит в одной шеренге с такими утопистами, как Ленин, Петр I, Иван Грозный и даже Александр Невский. Все они руководствовались тем или иным мифом. Дело все в том, однако, каков миф. Все предыдущие русские мифы, при всем их многообразии и, несмотря на людоедский характер некоторых из них, были конструктивны, потому что были обращены в будущее. Как сказал бы Бердяев, они были «эсхатологичны», привязаны к некой новой, невиданной жизни после смерти, что было органично для мечтательной, потусторонней ментальности русского народа. При всех своих недостатках они мотивировали социальное творчество народа. Путинский миф деструктивен, поскольку вывернут в прошлое и приземлен. Он душит любое творческое начало, кроме бюрократического. Это несозидательный миф эпохи упадка.

Сизифово проклятье

Путин является трагической фигурой русской истории. Он – лидер поколения, лишенного исторической перспективы. Обладая практически неограниченными тактическими (мобилизационными) ресурсами, он полностью лишен возможности стратегического маневра. Он превратился в современного политического Сизифа, упрямо толкающего камень реставрации на вершину революционной горы.
Скорее всего, подъем и последующее падение магического путинского камня будут происходить в соответствии с тем, что я бы назвал «циклами Цымбурского». Еще в 1994 году гениальный Вадим Цымбурский высказал гипотезу о циклах «похищения Европы» Россией. В соответствии с этой гипотезой, начиная с семнадцатого века, взаимоотношения России и Европы строились по следующей схеме: мягкая попытка России войти в «европейские дела» в своих интересах; настороженность Запада этим вмешательством, оборачивающаяся открытой или скрытой его интервенцией против России; мобилизация России и ее мощный «сверхответ», в результате которого происходит резкое расширение зоны влияния России; переход Запада к изматывающей политике «сдерживания России», которая завершается коллапсом политического режима в Кремле и сжатием России до минимальных исторических пределов. В промежутке между циклами, исключительно чтобы насолить Европе, Россия совершала броски в Азию, потайной смысл которых всегда состоял в том, чтобы обойти Европу с тыла и зайти в нее с другой стороны.
Проанализировав этот алгоритм на примере трех циклов, Вадим писал в 1994 году: «Я не верю в новый четвертый цикл «похищения Европы». И, однако, я страшусь его с той его чудовищной неограниченностью, которую он способен представить своим плевком против конъюнктурного ветра мировой и русской истории» Как это часто случается с философами истории и политики – сбываются только плохие прогнозы. Похоже, что после 1994 года как раз и начался очередной «похитительский цикл».
Сначала Россия попыталась войти в «европейские дела», записавшись во все нужные и ненужные ей альянсы, в том числе в Большую восьмерку, ПАСЕ, ВТО (тут, правда, процесс затянулся на многие годы) и так далее. Европа не оценила внимания к себе и, потеряв страх, не приобрела уважения. К концу 90-х с Россией попросту перестали считаться, вытесняя из зон, где традиционно было сильно ее влияние, будь то Балканы, страны СЭВ или бывшие советские республики. Цветные революции в Грузии и на Украине стали пощечиной, последней каплей, которая включила в России мобилизационные механизмы. С этого момента (с 2004–2005 годов) начинается встречное агрессивное движение России в Европу. Сегодня мы находимся в апогее этой «наступательной фазы». Русские идут – они уже в Крыму, они наращивают свое глобальное политическое и военное присутствие. Одновременно начинается компенсаторное движение на Восток, демонстративное сближение с Китаем и Ираном. Исход, увы, достаточно предсказуем – Запад недолго будет играть в «быстрые шахматы» обоюдоострых санкций. Он вернется к взвешенной, рассчитанной на годы политике сдерживания и выдавливания. Опыта ведь не занимать. Этого долгосрочного и равномерного давления Россия не имеет шансов выдержать в силу нарастающего технологического отставания.
Есть ли у России шанс вырваться из этого исторического капкана? Все в том же 1994 году Цымбурский писал по этому поводу так: «История лишила русских наилучшего для них варианта, когда бы некое непредставимое бедствие напрочь уничтожило Европу, дав нам возможность развивать свою собственную цивилизацию под самозваным именем «европейцев». Подобно тому, как ликвидация варварами Римской Империи дала византийцам, помеси греков с переднеазиатами, право навешивать на свою цивилизацию «ромейскпй», то есть римский, титул».
Но, если что-то невозможно как реальность, оно может оставаться мечтой. Мысль о скорой и неминуемой гибели Запада вследствие экономической и культурной катастрофы, его бессилии перед новыми вызовами с Востока и Юга, его разложении изнутри под давлением «мультикультурализма» является важнейшем элементом путинской мифологии. Россия застыла в ожидании краха западной цивилизации, а пока суть да дело, она активно вооружается, чтобы быть готовой к разделу богатого наследства. Все это было бы смешно, если бы не имелся серьезный риск, что у загнанной в угол системы может возникнуть большой соблазн подтолкнуть события…
Единственным реальным шансом прорвать историческую блокаду для русских остается возвращение к историческому творчеству, готовность снова искать и пробовать, экспериментировать с новыми социальными формами, удивлять и поражать мир тем, что он до сих пор не видел. Но, как ни странно, нынешним русским не хватает для этого ни смелости, ни фантазии, ни безумия. Возможно, сказывается предсказание Горького, который пророчил, что итоговым результатом советской цивилизации будет излишне прагматичный, лишенный всякой тяги к возвышенному, твердо стоящий «на земле» исторический тип. Такие типы не создают новых цивилизаций, они гибнут вместе со старыми.
Путин, безусловно, умный, волевой и целеустремленный лидер русского народа. Он, с моей точки зрения, сегодня возвышается, как холм, над среднеевропейской политической равниной, внушая одним надежду, а другим – страх. Но все, что он может в конечном счете сделать, – это продлить агонию умирающей Империи. Развязав войну на Украине, он стал тем последним солдатом Империи, который выстрелил свой последний патрон лишь для того, чтобы Империя испустила последний вздох.
Владимир Пастухов