— Как ты думаешь, про что мы делаем газету? Соловейчик задавал этот вопрос всегда неожиданно и как бы вскользь, отчего казалось, что ответа не требуется. Да и какой мог быть ответ, если спрашивал он о том, что сам придумал – от названия до выходных данных. Выходные данные – это мы все, кого он взял на работу в незабвенном 92-м почти с улицы.
Коллегам-журналистам проект Соловейчика показался странной затеей. На первой странице – стенограммы? И не со съезда депутатов или заседаний министерства, а из школьного двора или пригородной электрички? Новостей не будет, а будет философическая полоса с текстами «из глубины души»? Из четырех страниц в газете для учителя – только одна про школу? Матвеевская «Учительская» боролась, сражалась, эта – не собирается? Да и что за название такое – «Первое сентября»? Нет уж, увольте... несерьезно.
Соловейчик отказ переживал. Переживал и то, как мы делаем газету. То есть, как мы не умеем ее делать, хотя стараемся изо всех сил. Сам он работал сутки напролет: писал, редактировал, придумывал заголовки, находил авторов, забрасывал новыми идеями... Думаю, время от времени отчаивался. Может быть, поэтому и спрашивал? С тайной надеждой, что хоть не умеем, но понимаем? Всякий раз его вопрос про газету заставал меня врасплох: говорить банальности не хотелось, а чувство в слова не оформлялось. Он выжидательно молчал, потом переводил разговор...
«Про что мы делаем газету?» Что он хотел сказать этим вопросом? Что я должна была тогда понять, слушая его? Что я должна понять теперь? Теперь, 18 октября 1996 года, когда его не стало? Когда мы остались одни, когда...
«Мы будем делать газету Соловейчика» – так заканчивался текст в том, первом без него, номере. Это была не фраза – клятва. Мы словно присягали на верность чему-то тому, о чем он спрашивал. Потому что спрашивал он не о газете, а о том, что в нас самих. Том единственном, что делает жизнь человеческую живой жизнью. Вдохновенной и серьезной, исполненной смысла и достоинства. О внутренней свободе. Задавая свой вопрос, он хотел услышать, из какого пространства мы ответим: из бытового – мол, газета о том-то и том-то, или из духовного. Только оно и позволяло бы делать газету такой, какой он ее задумал, только тогда она смогла бы быть... Газета – это поступок, осуществляющий себя во времени. А иначе и начинать не стоило, так он считал.
Нашего первого ответственного секретаря он уволил из-за одной только «успокаивающей» фразы: «Да что вы так расстраиваетесь из-за статьи, это же газета: сегодня эту напечатали, завтра другую...»
Соловейчик ждал от нас абсолютной серьезности, абсолютной строгости и требовательности в отношении к делу. Но не говорил об этом никогда. Потому что знал: все эти качества рождаются только в пространстве свободы. Внутренней свободы каждого из нас.
А газета была лишь способом выражения этой свободы, ее пульсом. Он и относился к газете как к живой. Наделенной характером, избирательной, своенравной, талантливой. И хотел, чтобы мы чувствовали ее именно так: прислушивались, чего она желает, не мешали намерениями, помогали расти.
Он не учил, он создавал. И это было самое главное. Создавал атмосферу, поднимал уровень разговора, задавал стиль общения – очень естественно, как бы само собой. И это чувствовали не только мы, но и читатели. Он создавал газету как прекрасную школу. Школу внутренней свободы. Школу своей мечты...
«Свобода – как жизнь, – написал он в одной из своих колонок 1996 года, – она постоянно требует поддерживающей энергии... Это все не абстрактные рассуждения, а вполне конкретные – на тему, на злобу дня...
Мы читаем газеты, мы видим людей, стремящихся к власти, они понятны – мы видим, как они опасны для свободы. И мы обязаны делать все возможное, чтобы они не пришли к власти».
Мы делали газету вместе с ним 4 года.
Без него – 18 лет...
«Иногда возникает ощущение, что наш организм свободу не принимает, происходит отталкивание, и оттепель, имевшая начало, может получить и свой конец... И опять у нас будет лучшая в мире литература, не то что на этом бездуховном Западе, который ничегошеньки в делах свободы не понимает. Не понимает главного, открытого в России: истинное наслаждение свободой – в потере свободы. Уже готовимся...»
Худшие предчувствия сбылись. Люди, стремившиеся к власти, получили ее.
А страна потеряла свободу.
Не сегодня это началось, но сегодня стало реальностью. Все эти годы свобода уходила из общества, из школы, из образования. При молчаливом попустительстве, равнодушии, под вздохи сожаления: «А куда деваться – такова жизнь…»
Очевидность не требует вздохов и слов. Слова – на какой-то промежуток – не решают больше ничего.
Очевидность требует поступков.
И если человек может жить, сохраняя достоинство и во времена потяжелее нынешних, то для газеты Симона Соловейчика эта ситуация патовая. Мы не можем молчать и должны писать о вещах и событиях, которые к педагогике и школе впрямую не относятся. Но и не имеем права менять суть газеты, превращать ее в действующую сторону конфронтации, которая сегодня незримо раскалывает семьи и дружбы, заставляет каждого на свой страх и риск решать, кто он и с кем...
«Первое сентября» перестает выходить.
Думаем, Соловейчик бы нас понял...
Елена Бирюкова, главный редактор