Читальный зал

До первого еврея

Владимир Палей, генеалог и исследователь истории еврейских семей, – о том, откуда взялись фамилии, и о генеалогии как бизнесе, профессии, потребности и средстве передвижения.

Часть 1. Профессия – «генеалог»

Наталья Конрадова: На сайтах типа j-roots множество людей обсуждают истории разных еврейских семей и фамилий, а в их профайлах написано что-нибудь вроде «ищу Рабиновичей, Гольдбергов и Гинзбургов». Кто эти люди?

Владимир Палей: Это любители.

НК: Существует ли оформившаяся профессия генеалога? Как его найти?

ВП: По рекомендации. У генеалогов нет никакой формальной иерархии, профессия вот уже 20 лет находится в стадии становления. Есть много любительских объединений – это места скопления потенциальных клиентов. Где-то рядом с ними находятся профессионалы, которые предлагают свои услуги.
В 1990-е, после падения советской власти и железного занавеса, это не было профессией, бизнесом или индустрией – никто к ней не был готов, архивы были для этого не приспособлены. Никто не знал, где что лежит, что нигде не лежит и вообще, какие бывают источники. Любители занимались этим сами, а кто узнал чуть больше, помогал другим.
Профессиональная тема начала появляться после дефолта 1998 года, когда появилось новое сообщество людей: те, кто потерял бизнес, но не личные деньги. Наконец-то, подумали они, можно заняться генеалогией. И начали искать тех, кто был на тот момент полупрофессионалами. Мы-то, конечно, считали себя профессионалами, но сегодня понятно, что это было не совсем так. И вот новый класс людей, состоятельных и свободных, становится клиентами генеалогов и понимают, что на этом можно делать бизнес. Правда, бизнес-модель тогда получилась неудачная: агентства арендовали офисы в центре, нанимали секретарей, бухгалтеров, менеджеров и исполнителей. Клиентам предлагалось заплатить миллион рублей и приходить за результатом через год. Мотивировать клиента не получалось, это требовало инвестиций, а прибыли могло не быть и через несколько лет. К тому же любой, кто считал себя профессионалом, не хотел быть наемным сотрудником. Осколки этой модели существуют до сих пор, но в целом она себя не оправдала. Потом случился кризис 2008 года.
Тогда появилась новая волна людей с деньгами и свободным временем. К тому моменту были выявлены почти все источники, в каждой узкой сфере образовались свои профессионалы, огромное количество источников было оцифровано и составлены базы данных. Сегодня человек, который просто идет в архив и ковыряется в бумажках, уже не конкурентоспособен. Сегодня работают люди, которые умеют задавать вопросы – очень еврейское качество – клиенту, Гуглу, архиву, кому угодно.

НК: Где находятся базы данных?


ВП: Отчасти в интернете. Например, общество «Мемориал» сделало базу данных на 2,5 миллиона имен репрессированных по России и Казахстану. Иногда этим занимается государственное управление архивами. Министерство обороны сделало объединенную базу данных «Мемориал», не путать с обществом «Мемориал», полностью оцифрованный фонд безвозвратных потерь Красной армии периода войны. Погибшие, пропавшие, попавшие в плен, осужденные трибуналом. Ими же оцифрован фонд награждений. В нем имена всех, кто награждался именным приказом или указом.

НК: Значит, у российского государства нет паранойи, оно дает читать документы?

ВП: У Министерства обороны нет, а у МВД и у ФСБ есть. До сих пор нерассекреченным остается архив НКВД за тот же период. Родственники могут подать запрос, а сотрудник архива, имеющий допуск к секретным документам, решает, давать их родственнику или нет. Из свежих примеров – офицер-пограничник, дедушка моего клиента, пропал без вести в 1941 году. Я долго искал личное дело, наконец нашел в архиве ФСБ. Мне присылают не фотокопию или скан, а перепечатанный на компьютере послужной список. А потом звонит переполненная эмоциями сотрудница архива и говорит: «Там такая увлекательная автобиография! Но секретность еще не снята, ничего не могу сделать. Лет через пять обращайтесь». Бывает и наоборот. Оформляю разные доверительные бумаги от клиента на дело репрессированного, которое лежит в региональных архивах ФСБ, а там говорят: «1937 год? Так 75 лет давно прошло, смотрите любое дело, доверенности не нужны!» В законе написано, что персональные данные могут быть открыты через 75 или 100 лет, но законы не действуют для сотрудников НКВД. Для них есть инструкции.

НК: Клиенты за последние 20 лет сильно поменялись?

ВП: В начале 1990-х историей семьи прежде всего интересовались люди пожилые, для которых советский период был их собственной жизнью. Они хотели узнать про досоветский период – что от меня скрыли родители? А к концу 2000-х мы удалялись от советского времени и параллельно омолаживались люди, которые проявляли интерес. Сегодня самые активные интересанты – люди 30–40 лет. Для нас, генеалогов, советская власть не ушла в историю, а пришла в историю. Она стала предметом изучения.

НК: Зачем сегодня люди приходят за своей генеалогией?

ВП: Есть три потока. Первые в материальной сфере добились многого и теперь хотят чего-нибудь духовного. Их запрос, если формулировать усредненно, звучит примерно так: «Что бы такого папе подарить на 80 лет, чтобы моим правнукам осталось». Еще 20 лет назад, когда наше профессиональное сообщество только складывалось, важную роль в нем играли психологи. Историков больше интересовало, где лежат документы, а психологов – мотивация людей, которые интересуются своей генеалогией. Тогда же они провели большое международное исследование и выяснили, что есть мотивации, которые не зависят от времени и страны. Одна из них такая: чем больше поколений моих предков помню я, тем больше поколений потомков будут помнить меня. Сегодня мы наблюдаем это в реальности. Есть такая группа людей, им неважно, сколько это стоит и сколько займет времени. «Если я этого не сделаю, то мои внуки об этом не узнают» – буквально вчерашний мой разговор. «Миллион? Пожалуйста, миллион. Я его с собой в могилу не унесу». Им самим 50–60 лет, они состоялись, у них нет сомнений, что они успешные. Им нужны не живые родственники, а только информация о предках.
Вторая группа – люди с доходами выше среднего. Они постарше, пенсионного возраста, и идея у них такая: жизнь удалась, карьера состоялась, дети и внуки живут своей жизнью, близкие друзья и родственники начинают умирать, а поговорить не с кем. Они вспоминают о том, что у бабушек и дедушек были братья и сестры, у которых наверняка тоже были внуки. Здесь информация о предках выступает только как способ поискать живых родственников.
Ну и третий, сугубо утилитарный, «до первого еврея» – подтвердить право на репатриацию в Израиль, на румынское гражданство и т. п. Сейчас они безумно активизировались. Пару-тройку лет это шло по нарастающей, а с момента украинского кризиса просто взрыв. Не с Украины, а из России.

НК: Сами уезжать не собираетесь?

ВП: В консульствах смеются, что я буду тем человеком, который потушит свет. Стольких уже отправил, а сам пока остаюсь здесь.

Часть 2. Откуда пошли еврейские фамилии

НК: Почему некоторых еврейских фамилий так много?

ВП: Чем раньше возникла фамилия, тем больше ее носителей – простая арифметика. Очень много тех фамилий, которые идут из средневековья – Шапиро и Шафиро, Лившицы, Лифшицы и Липшицы, Гуревичи, Гуровичи, Горовцы и Хоровцы, Раппопорты.

НК: Значит ли это, что если носителей фамилий много, то, скорее всего, фамилия средневековая?

ВП: Наверное, да. Больше всего Коэнов и Левитов, а они уже две тысячи лет существуют.

НК: Рабиновичи?

ВП: Это отдельный случай, фамилия существует всего 200 лет, но это производное от раввина, а раввинов было много, поэтому и Рабиновичей много. Вообще носителей фамилий, которые возникли 200 лет назад, гораздо меньше.

НК: Каких, например?

ВП: Всех остальных. Мы насчитали порядка 100 тысяч еврейских фамилий, правда, со всеми вариациями. До конца XVIII века вообще не было фамилий как обязательного элемента полного имени. И только когда субъектом правоотношения стал индивид, а не коллектив, каждого пришлось как-то легализовать, определять его наследственные связи.

НК: Речь идет о России или Европе?

ВП: Процесс паспортизации начался в империи Габсбургов, которая, как нас всегда учили, была отсталой, а закончился в революционной Франции. В 1787 году «Эдикт о толерантности» провозглашал, что все подданные императора равны перед законом. В 1808-м вышел Гражданский кодекс Наполеона. Российская империя приняла такой же закон даже раньше, чем наполеоновская Франция, в 1804 году.
После раздела Польши Россия получила миллион евреев в придачу к «славянским землям», и это стало полной неожиданностью, к этому никто не был готов. Только через 20 лет, в 1800-е годы, была создана комиссия Сената, который был завален жалобами с территорий бывшей Польши: православного и католического населения на евреев и евреев – на соседей. Комиссию возглавил Гаврила Державин.

НК: Россия, наверное, до конца века паспортизировала своих граждан?

ВП: Нет, все происходило очень быстро – уже в ревизии 1811 года все евреи были с фамилиями. Всем горожанам – а все евреи были отнесены к мещанскому, то есть городскому сословию – было сказано прийти в полицию и записать свою фамилию. Ее нужно было где-то брать. Те евреи, которые уже имели передаваемые из поколения в поколение, от отца к сыну, обозначения, использовали их. Например, левиты – им было важно, что они левиты.
Второй источник – память о предках. Например, «мы потомки того, раввина, который основал школу в местечке Хоровиц». Им к моменту записи фамилий это уже 300 лет как важно. Сами раввины так и звались – такой-то из Хоровица, такой-то из Кайданово. Иногда для этого использовали ивритские аббревиатуры.
Те, у кого не было именитых предков, образовывали фамилии от имени отца, профессии, географии, прозвищ. У всех народов мира есть такая традиция. Но у евреев есть еще и фамилии, образованные от имени матери, – Дворкины, Рывкины, Хаскины, Белкины, Липкесы, Златкесы. У христиан такие тоже есть, но чтобы стать, например, Марфиным, ты должен быть незаконнорожденным или же твоя мама так давно вдова, что все на момент паспортизации уже забыли, как звали ее мужа.

НК: Почему еврейские фамилии образовывались от женских имен и часто ли такое было?

ВП: Таких фамилий у русских, немцев и французов мало, а у евреев иногда кажется, что их чуть ли не больше, чем патронимов. Это свойство бедных и самых простых еврейских семей. Родители в таких семьях отдавали мальчиков учиться – община оплачивала обучение. В той же общине была зажиточная верхушка, отцы, которые преклонялись перед учеными и считали за честь выдать за них своих дочерей. Ничего, что он бедный, «денег у меня есть». Чтобы еврей продолжал быть ученым и полезным родителям жены, он продолжал сидеть за Торой, а домашним хозяйством, воспитанием детей, общением с соседями занималась жена. Когда полицейский пристав приходил к ним паспортизировать, все знали только жену. Это Дворкины, это Рывкины. Есть даже фамилии типа Ривкинзон – сын Ривкиного мужа. Как зовут самого мужа, никто не знает, знают только, что он муж Ривки. Это целая подгруппа фамилий, которые образованы от женских имен.

НК: Поскольку паспортизация произошла поздно, фамилии могли быть и вовсе без привязки к истории семьи, какими угодно?

ВП. Есть история о фамилии Гинзбург, задокументированная, что редкость. В Германии, в городе Гюнцбург была еврейская община, очень старинная и древняя, но небольшая. Примерно в то же время, когда шла массовая паспортизация российских евреев, в городе Гюнцбурге случился еврейский погром. И большое количество российских евреев из солидарности со своими пострадавшими братьями взяли себе фамилию Гинзбург. То есть если ты Гинзбург, то есть призрачный шанс, что твои предки из города Гюнцбурга, но, скорее всего, они просто взяли эту фамилию в начале XIX века.

НК: Могли ли ашкеназы брать себе сефардские фамилии? В таком случае ты не можешь понять, из сефардов твои предки или ашкеназов, даже если у тебя в роду была сефардская фамилия.

ВП: Откуда взялись Кардоверы и Курдоверы или Абарбанели среди ашкеназов, мы не знаем – нет письменных свидетельств. Но сейчас существует генетический тест. Пока еще прошло очень мало времени, накоплено мало опыта, существует мало методик, как интерпретировать полученные результаты. Поэтому я и мои коллеги пока к этому относимся со скепсисом, но с каждым годом исследований и статистики все больше, и через какое-то время к определению предков через генетические тесты можно будет относиться вполне серьезно. Ученые уже выявили группы генов, которые есть у ашкеназов, есть у сефардов, есть у тех и других. К тому же тест резко подешевел, стоит порядка 100 долларов.
Наталья Конрадова