Художник Александр Ройтбурд за время революции утвердился и в качестве лидера мнений. Его страницу в Facebook, где он регулярно комментирует происходящее, читают более 11 тыс. пользователей, а журналисты часто зовут на прямые эфиры.
В начале марта в киевской галерее «М17» открылась групповая выставка «Огонь любви. Посвящение Майдану», где представлены две новые картины Ройтбурда.
Именно с этой выставки INSIDER и начал с художником свой разговор, посвященный обсуждению результатов прошедшей зимы и прогнозов на будущее.

— Мне показалось, что представленные в «М17» работы – это скорее документация, чем осмысление происходившего на Майдане. Вы с таким мнением согласны?

— Для фиксации есть фотоаппарат. А художник, работающий в традиционной технике, занимается скорее рефлексией, пропусканием через себя, чем просто документацией.

— Художнику нужна временная дистанция, чтобы глубже осмыслить случившееся?

— Что значит нужно? Если через какое-то время это обрастет какими-то смыслами и захочется вернуться, значит надо возвращаться. Если что-то задевает сегодня, значит, нужно работать по горячим следам.

— Как революция повлияла на вашу повседневную жизнь?

— Так же, как и на всех – все перестали жить обыденной жизнью. Были осень и зима, наполненные тревогой, экстримом, стрессами, депрессиями и эйфорией. Жизнь лишилась такой очень любимой мной составляющей, как обыденность. Вместо нее пришло ощущение значимости происходящего. И это продолжается.

— Научились дистанцироваться?

— Нет, я до сих пор целиком поглощен тем, что происходит. Это парализует, мешает работать. Я переживаю, «что же будет с родиной и с нами», как пел Юра-музыкант Шевчук.
Несколько дней назад было ощущение, что мир стоит на пороге мировой войны. И сейчас нельзя сказать, что все нормализовалось. А мировая война, тем более ядерная, – это, говорят, неприятно.

— Как вы считаете, что будет дальше?

— Я достаточно квалифицированный пикейный жилет, я знаю, что Гинденбург – это голова и Бриан – это голова. Но не один геополитик, ни один эксперт не может предположить, чем закончатся эти события.
Отчасти потому, что какая-то их составляющая все-таки не имеет прецедентов. Никогда еще ядерная сверхдержава не оказывалась настолько вне цивилизованных норм, не противопоставляла себя так откровенно мировому сообществу и принятым в нем правилам игры. Со времен Второй мировой войны такой большой и сильной страной не управлял не совсем психически здоровый, на мой взгляд, человек, одержимый фантомами, живущими в его воображении.
Это все напоминает дурную пелевинщину, когда руководитель государства запускает машину пропаганды и сам превращается в ее жертву. По его приказу снимается сюжет, по-геббельсовски интерпретирующий реальность, и он сам потом в это верит.
В этом случае любой политический прогноз перестает работать. Мы имеем дело с патологией.
У Януковича были вполне понятные инстинкты: страх, инстинкт обогащения, самосохранения и опьянение собственным величием.
Какие процессы происходят в голове Путина, мне сложно сказать.

— Насколько ответные действия нынешней украинской власти и Запада адекватны происходящему?

— Украинская власть абсолютно сырая, не до конца сформированная, делающая много ошибок, и в то же время делающая сильные ходы. Работающая в экстремальных условиях, в состоянии истерики и паники.
Мировое сообщество абсолютно не представляет себе алгоритм своих действий в такой беспрецедентной ситуации. Все инструменты, разработанные мировым сообществом, основаны на ответственности сверхдержав. Если сверхдержава выбирает тактику страны-изгоя, то инструменты международной политики буксует.
Наказать Россию сегодня – это разрушить мировой порядок вещей. А разрешить ей вести себя так дальше – означает для мировых лидеров расписаться в том, что они не являются больше мировыми лидерами, и что мировой порядок рухнул. Значит, его либо нужно рушить самим, либо соглашаться с тем, что его нарушил Путин.

— А с мнением о том, что это начало конца России, вы согласны?

— Это может быть концом той России, к которой мы привыкли, как к члену «большой восьмерки», как одному из центров мира. Но Россия в состоянии законсервироваться и превратиться в какую-то автаркию типа Северной Кореи: будет продавать газ другим изгоям, поддерживать жизнь населения на уровне выживания, закроет границы.
Вот уже госпожа Матвиенко завила, мол, зачем ездить в Европу, будем ездить отдыхать в Сочи. Но неужели в Европу ездят только отдыхать? А учиться, а вести бизнес, а прикасаться к культуре, наконец? С другой стороны – был же Советский Союз, где 99,9% населения дальше Болгарии не выезжали.

— Сейчас делается много видеообращений к юго-востоку о единстве Украины. Насколько они могут быть эффективны?

— Вообще «Боржоми» – это очень эффективно, но иногда пить его бывает поздно. Украина пожинает плоды своей близорукой политики. Если Украина сохранит большую часть территории в результате этого всего, то, надеюсь, хватит ума что-то переосмыслить.
Пока я очень часто сталкиваюсь с тем, что люди, которым объясняешь, в чем были эти проколы, искренне тебя не понимают. Они не понимают, что ментально страна разделена как минимум на две части. И это не значит, что вторая часть – это враги, которых нужно победить. Можно и нужно гармонизировать, для этого нужно только отказаться от мысли, что твоя точка зрения – единственно возможная.

— Возможна ли сейчас эффективная контрпропаганда?

— Что контрпропаганда, когда сегодня земля горит?! Сегодня разводить какие-то кампании бессмысленно.
Такое зомбирование, как в России, возможно только на основе какой-то простой, лживой идеи. Это пропаганда простого решения. В Украине простого решения нет. Нужны сложные, взвешенные, системные решения, не очень эффектные. Поэтому какая-то пропаганда, которая за неделю мобилизует всю страну, у нас невозможна. Либо она уничтожит реальность.
Меркель сказала о Путине, что это человек, утративший связь с реальностью. Я общаюсь с людьми из России и вижу, что многие из них вслед за ним утратили эту связь, это инопланетяне. Если бы среди моих знакомых в той же России не было людей адекватных, я бы подумал, что может быть, это с нами что-то не то произошло.

— Изменился ли за три с половиной месяца революции образ культурного деятеля в восприятии общества?

— Я не думаю. Если говорить о себе, то, возможно, к моему мнению стали больше прислушиваться за счет того, что я стал меньше реализовываться как художник. Это, очевидно, мои баррикады, я больше стал выступать как блоггер.

— Вам комфортно в роли лидера мнений?

— Я сомневаюсь, что я такой уж лидер мнений. Не то, что бы комфортно, но я считаю, что иногда формулировать и высказывать какие-то вещи – это моя обязанность.

— Какой вы видите свою роль в дальнейшем?

— Я хотел бы, чтобы все это как можно скорей успокоилось, я перестал бы об этом думать и занялся искусством.

— То есть вы не хотите участвовать в работе каких-то инициативных групп вокруг Министерства культуры?

— Нет, ни в коем случае. Точно нет. Честное слово – нет.

— Одна украинская журналистка высказала мнение, что как после Аушвица невозможна поэзия, так после сотни жертв на Майдане невозможна победа. У вас лично было ощущение победы?

— Ну как в этой песне про День победы – праздник со слезами на глазах. Была радость освобождения от маразма, но понятно, что ликования не было из-за тяжелого чувства того, какой это было ценой. Тем не менее, когда этот дебил, который был президентом моей страны, отсюда сбежал, как можно не обрадоваться?

— Должен ли Майдан продолжать существовать физически, с его баррикадами и палатками?

— Скажу вещь, которая кого-то обидит: Майдан должен разойтись, чем скорее, тем лучше. Его сохранение чревато махновщиной, только без батьки Махно. Это анархия, перерастающая в маразм, конкурирующие сотни, отсутствие их правового статуса.
Я считаю, что из желающих должна быть сформирована милиция. То, что у нас называется милицией, – это полиция. А милиция – это народное ополчение, что-то на грани между партизанским отрядом и добровольной дружиной, участники которого принимают присягу, кому-то подчиняются, действуют в рамках правового поля, и есть инструменты их контроля со стороны общества.
Не так, что любой полевой командир, у которого поехала крыша, вдруг начинает думать, что он сам себе царь, и какой-то сотник завозит себе домой сокровища Януковича.
Прекращение вот такой вольницы – это необходимый элемент нормализации ситуации. Не хотелось бы, чтобы Майдан пережил себя. А это уже отчасти происходит.

— Кто, если не Майдан, должен контролировать власть?

— Вы себе представляете какую-то цивилизованную страну, в которой бы постоянно функционировал Майдан? Роль Майдана в современном государстве выполняет избирательная система, которая не коррумпирована и не искажает волю народа. И народ убирает от власти те силы, которые не оправдывают его ожиданий.

— Появились ли уже политики, за которых после Майдана будет не стыдно голосовать?

— Майдан не породил еще нового поколения политиков. У меня не вызывает слез умиления «Правый сектор» – к слову «правый», как и «левый» я отношусь настороженно.
Но я увидел, что в ключевые моменты в нужном месте оказывались люди, которые меняли ход истории. Когда на сцену поднимается обычный человек и выдвигает ультиматум власти – это компенсирует паралич воли у лидеров оппозиции.
Это было время, когда я искренне жалел о том, что Юлия Тимошенко не на воле. Потому что из всех украинских политиков высшего эшелона она единственная чувствует массу и умеет проявить волю. Остальные политики идут за толпой.

— Но ведь выступление Тимошенко на Майдане показало, что она утратила понимание нынешнего украинского общества...

— Я не слышал выступления Тимошенко на Майдане – как раз в это время ехал в Межигорье, надо было посмотреть, что делать с его коллекциями.
Но те, кто там был, рассказывали, что выступление произвело двойственное чувство. С одной стороны, она сказала обо многих вещах так, как с этой сцены никто не говорил. С другой – она, возможно, говорила минут 5–10 лишних, нужно было раньше остановиться.
Но тут давайте не придираться. Еще утром того дня эта женщина сидела в тюрьме, где провела 2,5 года. Она плохо себя чувствовала, не умывшаяся, не накрашенная, в коляске. Конечно, ей изменило чувство меры. Грех ее осуждать – она вырвалась из клетки. Это эмоции, все мы живые люди.
На следующий день она пришла в себя, покрасила волосы, и с тех пор, по-моему, ни одного неадекватного заявления от нее не исходило. Если правда, что какие-то шаги с назначениями губернаторов, как того же Коломойского, с которым у нее далеко не идеальные отношения, исходили от нее, то это сильные шаги.
Поэтому все страхи, что ах, за спиной правительства стоит Тимошенко и тайно управляет Украиной, я не разделяю. Потому что, слава Богу, хоть кто-то хоть как-то пытается Украиной управлять. Хотя вряд ли хотел бы видеть ее президентом.
Мне понравилась фраза Кондолизы Райс, которая была адресована украинскому руководству. Наряду со словами поддержки она сказала украинским лидерам, что им не мешало бы заняться управлением страной. По-моему, даже дети малые видят, что паралич воли, который был на Майдане у многих наших руководителей, сохраняется и сейчас. Я не совсем понимаю некоторые действия правительства, но во время войны критиковать не хочется.

— То есть разделяете мысль, что не стоит сейчас критиковать правительство?

— Не стоит, может быть, углубляться в критику конкретных действий, но требовать от него быть более действенным – надо. Правительство должно объяснять каждый шаг. Каждые два-три дня кто-то из первых лиц должен обращаться к народу и объяснять, что происходит. Власть должна быть прозрачной, они постоянно должны быть в режиме диалога. Их легитимность держится на том, что их к власти привел народ.

— Какое на сегодня главное достижение Майдана?

— Мы наконец сбежали из Абсурдистана. Произошел разрыв с совком. Украина будет частью европейской цивилизации, она вступит и в ЕС, и НАТО, тут границы откроются, там закроются. Мы сменили подключение – у нас будет общая система кровообращения не с больной частью мира, а со здоровой.
Оксана Мамченкова, журналист