Когда мой друг вернулся с Майдана, я первым делом спросил его о том, о чем все сейчас спрашивают:
– Правда, что Украину хотят поделить на Восток и Запад?
– Ничего подобного, – вздохнул он, – боюсь, что Украину хотят поделить на Северную Корею и Южную.
Об этом примере и впрямь уместно вспомнить, ибо 60 лет назад, до страшной Корейской войны, убившей или покалечившей каждого 10-го жителя полуострова, промышленный Север страны был несравненно богаче отсталого аграрного Юга, где и городов-то почти не было. Сегодня валовой продукт Южной Кореи в 34 раза выше, чем Северной. Уровень жизни в Южной Корее – примерно такой же, как в Англии. Южнокорейские школьники – традиционные победители всех олимпиад – считаются лучшими в мире. В стране, где полвека назад не было асфальтированных дорог, выросли дерзкие небоскребы. Южане явили экономическое чудо и создали демократическую страну. Северная Корея, которая провела все эти годы за железным занавесом, остается жестокой тоталитарной державой, уморившей голодом – уже в наше время! – несколько миллионов своих граждан. Когда Сеул вышел на первое место по числу абонентов Интернета, в Пхеньяне начали кампанию по защите населения от переедания, и потребовали сократить ежедневный рацион с трех плошек риса до двух.
Говорят, что география – это судьба, но она – еще пример, и притча. Проблема Западной Украины не в том, что там живут ближе к Западу, а в том, что они рядом с Польшей. Это позволяет им увидеть, что стало с измордованным социалистической индустриализацией соседом, после того, как поляки вырвались из соцлагеря и вернулись в Европу.
Наглядность этих перемен разительна во всех странах Восточной Европы, которая, собственно, перестав ей быть, величает себя теперь Центральной, Северной или Средиземноморской. Из последней я как раз недавно вернулся. С тех пор, как Хорватия вошла в Евросоюз, в нее приезжают купаться все, кроме сербов.
– Дорого для них, – объясняют мне местные, – у нас средняя зарплата в четыре раза выше.
И это объясняет, почему Сербия, забыв обиды, рвется к чужому Брюсселю, а не к двоюродной Москве.
И так всюду. Граница между Востоком и Западом зарастает, делаясь все менее очевидной. Еще в 1995 я, впервые попав в Берлин, мог – хотя Стены уже не было – с первого взгляда отличить черно-белую восточную часть города от цветной западной.
В родной мне Риге я не могу узнать улицу, по которой ходил в школу. Город вернул себе статус одной из столиц ар нуво, а наш дом, где всегда пахло мочой в подъезде, оказался шедевром функционального зодчества и попал на все открытки.
То же с Таллином.
– Знаешь, что здесь было при коммунистах? – спросил меня местный гид, – когда мы сели за столик нарядного ресторана с видом на Ратушную площадь.
– Партком? – прикинул я на себя.
– Ремонт обуви.
Отряхиваясь от кошмара, Европа приходит в себя и заживляет раны. В Интернете легко найти серию снимков, разделенных 20 годами: одни и те же ведуты в бывшей ГДР и в нынешней Германии. Теперь даже трудно поверить, что в Дрездене и Веймаре были такие руины. А ведь счастливчики, приезжавшие сюда из СССР, закатывая глаза, рассказывали о соцстране, где можно было купить сразу три сорта колбасы и тайком смотреть западное телевидение.
Выслушав меня, московские друзья умоляют не ждать, что после Майдана в Украине наступит утопия. Я и не жду, я робко надеюсь, что рано или поздно вместе с украинцами много миллионов русских, русскоязычных, людей русской, как у меня культуры, окажутся в Европе, как это случилось с моим школьным товарищем в Риге, который оказался на Западе, не покидая, в отличие от меня, родины.
Александр Генис, нью-йоркский писатель и публицист, автор и ведущий программы «Американский час «Поверх барьеров»