Следуя этому лозунгу, бонобо избегают всех трех конфликтов, которые люди считают неизбежными: войны между полами, поколениями и стаями
В Москве, как я выяснил за счет своей печени, отмечают все праздники: старые и новые, чужие и свои, придуманные властью и заимствованные без ее участия. Последние, пожалуй, с особым азартом. Ведь праздники – корневая часть культуры. Они должны задевать, как сказал бы Юнг, коллективное бессознательное, резонировать с народной душой. Поэтому праздник легко изобрести, но очень трудно внедрить в семейный, а не официальный календарь. От казенных праздников не стоит ждать той эмоциональной приподнятости, которая, собственно, и отличает праздники от выходных.
Лучший пример – Валентинов день. До Америки я знал о нем только из «Фауста». Но теперь открытки-валентинки, сердечки, шоколадки и прочая любовная бижутерия стремительно захватывает быт всё новых регионов. Похоже, что Валентинов день выживает Международный женский день. Что не удивительно: 8 Марта мы отдаем дань трудящейся женщине, 14 февраля – любимой.
Многие считают, что во всем виновата коммерция. Паразитируя на наших эмоциях, она торгует праздником и кормится от него. Рынок, однако, не всемогущ. Продать можно то, что мы согласны купить. Сколько усилий реклама (в союзе с политкорректностью, вплоть до почтовых марок) приложила, чтобы заставить Америку отмечать африканский эквивалент Рождества – Кванзу, но плодов это не принесло.
Заимствуют те праздники, которых не хватает. Нечто подобное уже произошло с Хеллоуином. Он стал международным фестивалем чертовщины, потому что вобрал в себя древние традиции маскарадов и карнавалов, которые были у всех народов мира. Но если в Хеллоуин мы отдаем дань игрушечному страху, то в Валентинов день – настоящей любви. За этими праздниками стоят универсальные категории, которые вписываются в ритмы всякой человеческой жизни. И сколько бы ни вводили государственных годовщин, исторических юбилеев, державных торжеств, они все равно не заменят интимного праздника, рассчитанного на двоих, а не на всю страну. С этим и бороться бессмысленно: природа всегда победит историю. Первая намного старше и несравненно умнее второй. Вот поэтому сегодня, в День любви, я хочу рассказать о бонобо.
Бонобо – редкая порода африканских обезьян – обитают в джунглях Заира. На родине их тысяч десять, еще несколько сотен живет в зоопарках. Близкие родственники шимпанзе, бонобо выглядят намного изящней: ноги длинные, лоб высокий, уши маленькие, губы красные. Вот что о них пишет крупнейший специалист по приматам, автор первой монографии о бонобо Франц де Ваал: «По сравнению с шимпанзе бонобо, что «Конкорд» рядом с «Боингом». Я не хочу обидеть шимпанзе, но у бонобо больше стиля. Небольшая голова на узких плечах, плоское открытое лицо, длинные черные волосы, разделенные аккуратным пробором. Самцы весят 43 килограмма, самки – 33. Питаются фруктами и, в отличие от своих родственников, никогда не охотятся на других обезьян. Не уступая в интеллекте шимпанзе, они превосходят их в чувствительности. Во время Второй мировой войны все бонобо из одного немецкого зоопарка умерли, не выдержав грохота канонады».
Латинское имя этих обезьян – Pan Paniscus, но ученые зовут их забавным словом «бонобо», образуя от него глагол, не имеющий цензурных синонимов. Это объясняется тем, что бонобо сделал знаменитыми секс.
Пора, наконец, оставив стыдливость, объяснить, что же делает этих обезьян особыми. Начать надо с того, что бонобо – единственные в мире животные, которые умеют заниматься любовью в «миссионерской» позиции. Всегда считалось, что эта позволяющая заглядывать в глаза поза – привилегия людей, причем – некоторых, вроде миссионеров.
Опровергнув эту теорию, бонобо обратили на себя внимание, но не остановились на достигнутом. В мире животных сексуальный репертуар бонобо не знает себе равных. Он так же богат, как у людей, причем опять-таки некоторых, вроде обитателей определенных кварталов Нью-Йорка и Сан-Франциско. Помимо совокуплений во всех мыслимых позах обезьяны практикуют секс оральный, групповой, лесбийский, гомосексуальный, бисексуальный и сольный. Ко всему прочему, они умеют целоваться, как французы (в представлении старшеклассниц). В стаях бонобо царит бескомпромиссный промискуитет.
Счастливые бонобо из дивного зоопарка Сан-Диего, который им, наверное, представляется раем с гуриями, занимаются любовью каждые полтора часа. Все тот же Франс де Вааль подвел итог своим исчерпывающим исследованиям одной фразой: «Они ведут себя так, как будто изучали «Камасутру».
Эротика – универсальный язык бонобо, которым они пользуются с большим успехом, чем мы своей – членораздельной – речью. Секс позволил им добиться того, в чем не преуспели самые красноречивые из наших пророков, дипломатов и священников: бонобо никогда не воюют. Каждый раз, когда возникает чреватая агрессией ситуация, обезьяны не дерутся, а совокупляются. Бонобо, например, не ссорятся из-за еды. Дерево с фруктами вызывает у них такое же эротическое возбуждение, как французский ресторан у провинциалов. Правда, в отличие от последних, обезьяны предаются любви, как советовал Казанова: не после обеда, а перед ним, что и делает их трапезу умиротворенной.
Постоянно обхаживая друг друга, бонобо создали изощренную систему куртуазных отношений, в которые втягиваются все члены стаи, невзирая на положение, пол и возраст. Сообщество бонобо, как коммуну хиппи, объединяют сексуальные узы, которые оказались прочнее и надежнее, чем власть и деньги. Свободные в любви, как пушкинские цыгане, бонобо упразднили право собственности друг на друга. В сущности, они живут в той утопии, о которой мечтали Платон с Александрой Коллонтай.
У бонобо, с которыми мы делим 98 процентов генов, уже появились последователи. В Америке зарегистрировано первое общество «Бонобонистов»: Polyamory society. Разочарованные во всех остальных проектах преобразования мира, его члены считают, что только подражая сладострастным обезьянам, человек способен спастись от человечества.
Выбор бонобо в качестве примера для подражания заставляет задуматься о последствиях молодежной революции 60-х годов, влияние которой может оказаться намного глубже, чем думали раньше. Ведь лишь бонобо, никому не уступая в последовательности, свято блюдут ее заповедь: «Make love, not war» – «Занимайся не войной, а любовью». Следуя этому лозунгу, бонобо избегают всех трех конфликтов, которые люди считают неизбежными: войны между полами, поколениями и стаями. Всяким переговорам у этих обезьян предшествует плотская любовь, которая снимает вражду самцов и самок, старых и молодых, своих и чужих.
Трудно поверить, что такая практика найдет себе применение в политике, скажем, на заседаниях ООН, хотя опыт старших братьев, казалось бы, доказывает, что свальный грех – самый короткий путь к гармонии.
Другое дело – наука. Эволюционная теория, как и любая другая, подвержена интеллектуальной моде. Во время войны в разрушенной Европе биологи пришли к выводу, что предками человека были павианы, известные своей строгой иерархической структурой, воинственным поведением по отношению к чужакам и агрессивностью внутри своей стаи. Родство с павианами подспудно объясняло людям кошмары Второй мировой войны. После нее ученые, под воздействием бурных успехов прогресса, стали склоняться в выборе предков к самым смышленым приматам – шимпанзе. Теперь на горизонте эволюции появились бонобо.
Увлечение бонобо, в сущности, говорит о нас больше, чем о них. После безумного ХХ века родство с миролюбивыми и влюбчивыми бонобо кажется нам заманчивым и обещающим. Оно дает надежду исправить те социально-психологические пороки человечества, которые принято считать врожденными. Бонобо сумели создать эгалитарное общество, в котором нет неравенства между слабыми и сильными, между самками и самцами. Заменяя борьбу сексом, они смогли погасить агрессивные импульсы.
Другими, подходящими к празднику словами, бонобо внушают надежду на то, что изречение «любовь побеждает всё» годится на все случаи жизни, а не только в День Валентина.
Александр Генис, Нью-Йорк