Начиная с 1962 года (сложно объяснить, почему именно тогда) у Михаила Гробмана совершенно меняется представление о том, чем нужно заниматься в искусстве. Он решает создавать современное еврейское искусство. Для того времени идея выглядела странной, потому что многие как раз стремились скрыть свое еврейство и не говорить об этом открыто, а в кругу Второго русского авангарда художников-евреев было довольно много.
Еврейское искусство бывает совершенно различных направлений, и что такое еврейство, все определяют по-разному. Еврейское искусство, которое развивалось в России, было связано с культурой секулярного еврейства. Это была модернистская культура, из которой вышли, например, Марк Шагал и Эль Лисицкий (он, кстати, ездил в этнографические экспедиции, срисовывал росписи синагог). То, что начал делать Гробман, не имело с этим никакой связи: он отверг этнографический подход, отказавшись от изображения местечек и использования фольклора. Его новая концепция еврейского искусства базировалась на двух элементах: еврейской религиозной философии Каббале и одновременно языке современной абстракции и минимализма. Эти две вещи он и хотел соединить между собой.
Поразительным образом это совпало с представлениями о еврейском искусстве американских художников и критиков. Мне самой интересно, как это могло произойти: я зачитывала Михаилу фрагменты из Гарольда Розенберга, буквально описывающие то, что делал он сам, но он заявил, что никогда этого не знал и не читал. Идеи эти заключались в том, что еврейское искусство должно строиться на основе абстракции, на основе отказа от изображений. Примерно так писал свои картины Барнетт Ньюман: в своих работах он апеллировал к представлениям Каббалы о сотворении мира – он сам признавал это открыто.
Содержание этой еврейской философии (Каббалы) сводится к истории творения, сотворению мира и происхождению в нем добра и зла. Все, что делает Гробман в свой ранний период, так или иначе соотносится с этим мифом. Здесь есть абстрактные элементы наподобие тех, что использовал Ньюман. Например, ньюмановский луч, исходящий из одного источника вниз, как описано в Каббале.
Другая мифологема – точка. Это начало, из которого появился мир. Многие работы состоят из горящих во тьме точек. На этой работе человек видит рыбу, летящую в воздухе. Если мы приблизимся к работе, мы видим, что рыба составлена из точек, каждая из которых имеет свою символическую основу. Это круги и целые системы, составленные из точек.
В Каббале описываются разные мифологические существа, созданные в самом начале сотворения мира. Их были мириады, и все они были совершенно разные. Главной была рыба по имени Левиафан. Она была такая огромная, что Господу Богу пришлось оставить в живых лишь ее одну, причем мужскую особь, чтобы не было возможности размножаться. Женскую особь он разрезал на куски и засолил. В конце мира праведники, сидя в шатре из шкуры Левиафана, будут вкушать это мясо – это будет самое вкусное, что есть на свете.
По преданию живой Левиафан – самое прекрасное Божье создание. Но он при этом – первое произведение искусства. Для Гробмана это главный мотив, присутствующий у него везде. Даже основанную им в Израиле группу он назвал «Левиафан».
В этой работе Левиафан как бы живет среди нас, среди домов и кораблей. Процесс творения, описанный в источниках, не закончился, а длится все время. Очень часто многое в нем зависит от нас. Согласно этому мифу мир был создан несовершенным: в самом начале произошла катастрофа, в результате которой мы все должны своими усилиями все поправлять, и, может быть, в конце концов это все поправится.
Сотворение мира – это граница между бытием и небытием. Гробман напоминает нам о том моменте, где бытие только начинается – а значит, есть и небытие. Каббалистическая философия всегда держит в поле зрения и жизнь, и смерть; и добро, и зло. Потому кто-то говорит, что картины Гробмана злые, а кто-то – что добрые, это всегда сложно разделить. Бабочка – существо, воплощающее эту эфемерность.
К разговору о концептуализме. В статье Джозефа Кошута «Искусство после философии» говорится о соотношении предмета и его вербального выражения. Отсюда возникают три стула как тавтология, изображение, заменяющее текст. Что мы и видим в этой работе, тот же самый принцип тавтологии, но при этом в оболочке мифологического искусства.
Эта работа ясно показывает, как среда двигалась от абстрактного к полуабстрактному. Подобно тому, как у Гробмана мифологический Левиафан заменил абстрактные композиции Ньюмана, здесь мы видим попытку разобрать форму на отдельные абстрактные элементы. Здесь присутствует множество абстрактных знаков, что-то напоминает очертания растений, что-то похоже на буквы, а что-то – просто тающий контур. Здесь нет отсылов к каким-либо фиксированным культурным кодам, и это очень характерно для Гробмана: его работы невозможно считать абсолютно рационально. Это более сложное искусство, чем текст, который можно прочесть. Действовать здесь нужно интуитивным образом.
Одним из очень важных источников для Гробмана являются русские иконы – он был их собирателем и большим знатоком. В этой работе это отчасти видно по колориту и композиции. Ее название – «Кадиш», это заупокойная молитва, посвященная умершему отцу. Изображенное существо – по сути это ангел смерти. Появление головы петуха объясняет легенда. Человек, согласно ей, рождается против своей воли и этого вовсе не жаждет. В определенный момент к нему является ангел. Он показывает человеку все, что будет при его жизни, и поведает также, что и умирать он будет против своего желания. В момент рождения происходит так, что человек об этом всем забывает. Перед смертью ангел прилетает снова и говорит человеку, не желающему умирать, что обо всем его предупреждал, просто тот все забыл. И тогда раздается крик – кричит душа. Никто этого крика не слышит, кроме петуха.
Поверх работы написано на иврите: «Земля была безвидна и пуста» – это первые стихи Библии. Это момент начала мира, пространство, в котором мир создавался. Вверху справа и слева – буквы «алеф» и «шин», которые могут означать имя Бога, потому что у Бога много имен. Ниже буква «вав», то есть соединительный знак, союз «и». Он соединяет все, золото и серебро, добро и зло (черный и белый кружки). Это можно читать, а можно воспринимать интуитивно. Ниже написано «мизрах», то есть «восток» – место, где находится райский сад, Иерусалим. Треугольник и квадрат – это и супрематические фигуры, и каббалистические символы. Они почти на каждой работе Гробмана начиная с 1962 года.
Каббалистическое фольклорное искусство сильно повлияло на Гробмана. Рассказанная легенда нашла отражение и в перформансе «Ангел смерти», который происходил на побережье Мертвого моря и в Иудейской пустыне. Это была серия специально срежиссированных сцен, заснятых на пленку. Выбор Иудейской пустыни не случаен. Еврейские художники до этого предпочитали зачастую пасторальный пейзаж. В Иудейской пустыне ничего подобного нет, только скалы и ветер – «Земля была безвидна и пуста».
Точки на одной из фотографий – следы. Они напоминают о точках на других работах, но там это были точки света, а здесь они присутствуют в виде теней. На другой фотографии – опять же буква «шин», нарисованная на скале, рядом – стихи самого Гробмана. В своей интенции это посвящено еврейской катастрофе ХХ века. Здесь нет ничего мемуарного и нарративного, это подано на уровне философии. Горы, море, свет, исчезновение и ангел смерти как живая скульптура.
В еврейской мифологии нет сатаны. Есть определенное состояние души, состояние сомнения. Гробман также считает, что сатана – это состояние человеческой души. Души, когда в ней отсутствует любовь (эти строчки и написаны поверх работы). Это состояние оптической ошибки, когда человеку кажется, что он может достичь счастья без помощи ближних, отделяя себя от других. Это очень важный элемент традиционной еврейской философии. На картине также написано слово «кривизна» – это ведь и есть оптическая ошибка.
Потому и в автопортретах собственно автопортрета художника нет. Есть лишь силуэт, а внутри – предметы, о которых размышляет и которые любит автор. Присутствующие здесь отсылки к русскому авангарду означают скорее любовное принятие его в себя.
Главный художник для Гробмана – Казимир Малевич, потому что вся философия Малевича – о сотворении мира. Малевич и Каббала – это очень близко. Существует даже исследование, сделанное в Америке на эту тему. Еврейское искусство в Америке, кстати, тоже прочитывается не через национальность, а через мистику и Каббалу.
В 1980-е годы меняется ситуация в искусстве. Модернистский миф уже не мог выжить. Лирический герой, говоривший и писавший все это время (в случае Гробмана это был человек всемогущий, способный распоряжаться тайнами природы и мира), умирает, и появляются персонажи, от лица которых теперь ведется речь как в стихах, так и живописи.
Сама природа здесь исчезает из его поля зрения – природа как таковая, с которой он был связан и к которой мог прикоснуться, создав перформанс в горах. Ее место занимают человеческие артефакты. Гробман берет объекты и раскрашивает их. Большая часть картин сделана просто на других вещах – дверцах шкафов, обложках книг или постерах группы «Левиафан», на которых сделана серия коллажей. Коллажи Гробмана – это рефлексии на самые разные темы. Один из них – «Слезки немецкого народа» – посвящен теме немецкого фашизма.
Персонажи теперь рассуждают обо всем, но каждый своим особенным языком. Мы узнаем что-то о природе и мироздании, но и о человеческом восприятии вещей. Узости, низости, неправильности представлений, которые есть у людей по различным поводам. Об их языке, которым они не умеют оперировать. Эти персонажи не всегда говорят глупые вещи, просто они не знают верных способов выражения. Язык владеет ими, язык ими говорит.
Перемешанность представлений о добре и зле в Каббале приводит к тому, что Гробман плохо относится к людям. Он хочет относиться к ним хорошо, но часто в этот период видит их с гротескной стороны. В самой каббалистике вопросы о добре и зле настолько напряженные, что часто есть опасность впасть в гностицизм, ересь, богоборчество. Этот богоборческий гротеск мы и видим здесь, например, в работе «Лилит».
Валерий Леденев, Влад Яковлев