Судебное дело Ильи Фарбера – одно из вопиющих незаконных преследований в России 2010-х годов. Одно из многих. Школьный учитель из Тверской области, вступивший по совместительству в должность директора дома культуры в деревне Мошенка 1 января 2010 года, взял на себя обязательства по окончанию ремонта в здании.
В результате несложного аудита обнаружилось, что ремонтный подрядчик не только раздул смету, но еще и не торопился заканчивать собственно ремонт. Илья Фарбер попытался разобраться и даже пригрозил судом, но в итоге оказался за решеткой: сторона обвинения заявила, что он сам вымогал взятку.
В этом деле невозможно разобраться, потому что количество процессуальных нарушений в нем – зашкаливает. Самые курьезные – определение размера взятки на слух по хрусту и фраза «Может ли человек по фамилии Фарбер бесплатно помогать деревне?» Эти обвинительные аргументы привели к приговору: семь лет строгого режима и штраф 3 миллиона рублей. За недоказанное получение взятки в 300 000 рублей.

Алена Городецкая: Вы довольно ярко отметили 800 дней с момента заключения отца под стражу.

Петр Фарбер: Я всего лишь хотел привлечь внимание людей. И судя по тому, что вот и вы позвонили, это удалось. Люди подходили, спрашивали, кто я и почему сижу в клетке. Вечером полицейский пытался объяснить, что стоит использовать другие пути для достижения справедливости, не такие радикальные. Я рассказывал, что испробовал уже немало, но все без толку, и в финале он сказал: «Вообще, хорошая идея, согласен...».

АГ: Отец знал об акции?

ПФ: Да, но не поддерживал ее. Он говорил, что я замерзну и подхвачу ангину, просил не делать этого.

АГ: Сколько вы планировали просидеть там на ветру под дождем?

ПФ: Сутки. Но меня освободили сотрудники МЧС, после одиннадцати часов сидения. Полицейские помогли составить объяснительную, что я не собирался нарушать общественный порядок, а просто так вот отметил дату заключения отца. Очень вежливые были полицейские, надо сказать, чуткие.

АГ: Люди в поддержке себя легко проявляют?

ПФ: Многие из папиных учеников, которые приходили на суд в Осташкове, поругались с родителями, например. Деревня маленькая, а дело громкое: сотрудники ФСБ приезжали в администрацию, что смогли – изъяли, всех напугали. Из жителей сочувствуют все, очень сочувствуют и искренне сожалеют о произошедшем, но участвовать в этом открыто не могут, вы поймите, ведь им там жить… Рома Валеев, сын главы местной администрации Любови Геннадьевны Валеевой, сбежал из дома, поссорился с матерью (а она сама по этому делу едва не стала «подсудимой»), приехал в Москву, готовится поступать в ГИТИС. Мы вместе снимаем квартиру, участвуем в акциях разных, на митинги ходим. Он мне брат теперь – и с мамой помирился.

АГ: Какой у вас сейчас распорядок жизни?

ПФ: Довольно насыщенный, очень мало сплю. Я живу в основном в командировках. По работе – в городе Гусь-Хрустальный, уже полтора года работаю переводчиком с китайского в компании, занимающейся переработкой пластиковых бутылок. Езжу туда раз в неделю на несколько дней. Кроме того, провожу каждый день совещания, часов по пять по телефону. Параллельно мы с отцом, несмотря на то, что он в тюрьме, делаем всякие интернет-проекты, он меня консультирует во время свиданий. Ну и, собственно, регулярные поездки к отцу, передачи, встречи с адвокатами. И еще «Русь сидящая» (организация, помогающая родственников осужденных. – Прим. ред.) – они помогают папе, я помогаю их подопечным.

АГ: Как вы попали на производство?

ПФ: «РБ Групп» – они производят полиэфирное волокно. Помогла учеба в Китае. Меня пригласили в самом начале, когда монтировалась производственная линия на заводе. Было много китайцев, надо было руководить, чтобы все смонтировали, потом запустили, отладили и чтобы все работало. Им нужен был переводчик, а таких не много. Я учился в Китае, но после возвращения четыре года не разговаривал на этом языке, не было практики, навыки забылись, надо было еще вспомнить китайский. Где-то за полмесяца мне удалось все вспомнить и выучить технические термины. Сейчас я занимаюсь письменным техническим переводом.

АГ: У вас серьезные способности к обучению, как и у отца, насколько я знаю.

ПФ: Как и у деда, кстати, который по первому образованию математик. Потом врачи запретили ему заниматься умственной деятельностью, зато он стал каменщиком высшего разряда. Папа – оперный артист, закончил ГИТИС, был последним выпускником Наталии Сац и работал в Детском музыкальном театре все время учебы. Потом стал заниматься архитектурой, дизайном. А я пока еще ни на кого толком не выучился, пять лет в школе, в Китае, собирался пройти аттестацию в России и поехать дальше учиться в Европу, но вот пока вынужден отложить. Приходится изучать законы и правоприменительные нормы.

АГ: Почему отец отправил вас учиться в Китай?

ПФ: Он всегда был поклонником этой культуры, сколько я помню его, – всегда занимался ушу, а это уникальный вид спорта. И он был категорически против того, чтобы ребенок часы наибольшей активности организма – дневное время – просиживал в классе, а потом еще и по вечерам чах над уроками. Я ведь учился в той самой школе, где учился Джеки Чан, – школа Пекинской оперы! Образовательная программа там была последней в приоритетах: три часа в день. В остальное время – ушу. Всякие боевые приемы, трюки, владение всевозможными предметами, оружием. Растяжки, гимнастика, танцы – целый день с перерывами на еду и немного отдыха. Я там очень полюбил ролики и в старших классах ночами напролет катался. Снимался в рекламе, играл в кино.

АГ: Трудным было вхождение в культуру?

ПФ: Мне пришлось драться чуть ли не с первого дня, никто не торопился принимать меня за своего просто так. Это вообще другие люди: у них быстрее реакция, они в сто раз ловчее, у них значительно ниже болевой порог. Две ситуации. Первая – у меня на глазах человеку пробили голову в нескольких местах, он не только не умер, он общался с окружающими в ожидании скорой. Вторая – приятель упал с велосипеда и сломал ногу при падении, потом сел на велосипед, и с шутками-прибаутками поехал в больницу с друзьями. Никого не волнует твоя жизнь, в Китае много жителей, хочешь жить – борись за себя сам. Такая бытовая философия.

АГ: Так что же искал человек с фамилией Фарбер в русской деревне?

ПФ: В 2010 году на Селигере папа познакомился с капитаном военно-морского флота. Тот рассказал ему, что преподавал 5 лет в сельской школе в этих местах и даже получил два участка с домом. Папу это заинтересовало, и уже по возвращении она стал ездить по школам, искать, где бы пригодиться. Школы были очень дремучие, двери открывали неприветливые физруки, которые по совместительству были и охранниками, и кочегарами. И вот он добрался до деревни Мошенка в 30 километрах от Осташкова. Там тоже требовались учителя, там были и участки свободные. Один был даже с домом, который папе обещали показать. Он приехал в Мошенку как раз во время подготовки к 1 сентября. Его встретили просто шикарно, учителя оказались замечательными, дети там прекрасные. Через год после суда над папой школу закрыли. Учителя сейчас не работают, а дети ездят в соседнее село, в какое-то убогое бетонное здание. А эта школа была похожа на большой теремок со стрельчатыми крышами. Старое деревянное здание голубого цвета, очень живописное. Главный вход, по бокам два крыла, немножко изгибаются. Она очень маленькая, может быть, классов восемь в общей сложности. Наверху, на чердаке, живут голуби.

АГ: Какие впечатления о жителях он привозил домой?

ПФ: Он рассказывал про главу администрации, какая она красивая, как звонко смеется, – она ему очень тогда понравилась. Детьми восхищался – какие они искренние и открытые. Например, такую историю рассказывал: у кого-то сгорел дом, дети спасали собаку, а погорельцев взяли к себе в дом их друзья-соседи. Чья-то семья держит коров, и живут они на одном молоке, дети рассказывали папе, как они их доят, ухаживают за ними. Эти истории его прямо за живое брали.

АГ: У него было много внеклассных занятий?

ПФ: Папа преподавал ИЗО, музыку, литературу – это основное. И после уроков учил детей писать на мольберте. Писали друг друга с натуры, папа объяснял, как это делать правильно. Устраивал вечера музыки и литературы, в закрепление пройденного на уроках. Он пел песни, читал стихи, играл на гитаре. Учил играть тех, кому интересно. Зимой на 14 февраля сделали снежную горку в виде сердца, четырехметровую. Две горки сходились в одну. Делали их на каркасе старых ржавых качелей, он торчал посреди белого снега и мозолил глаза. Потом папа взялся за этот злосчастный клуб, приглашал специалистов, своих хороших друзей, они приезжали, искали недоработки, нарушения, смотрели, насколько там хорошо выполнен ремонт, что можно исправить. Мы полностью обмерили все помещения, собрали чертежи клуба. Там использовался только один этаж фактически, а мы придумали, как задействовать все вместе с чердаком и сделать два этажа из первого. Спроектировали настоящие кулисы, хотели устроить там театр. Чтобы с большей пользой использовать пространство, чтобы не только библиотека была, но еще и зал для бильярда, например, для пинг-понга. Зал для бальных танцев. Когда это обсуждалось с детьми, они были в восторге!

АГ: Поклонников бальных танцев там в изобилии?

ПФ: Главное – создать условия. Это ведь лучше, чем проводить вечера сидя на остановке, попивая пиво и обсуждая местные сплетни.

АГ: По-моему, инициатива вашего отца – это социальное предпринимательство в чистом виде, как раз то, что сейчас становится актуальным трендом для альтруистов. Как вы для себя оцениваете произошедшее?

ПФ: Как бы я его ни оценивал, есть версия следователя: Фарбер приехал в Мошенку воровать деньги у детей. В заброшенную деревню, в опустелый клуб… естественно, зачем еще человек может поехать в эту глушь? Воровать, преподавая ИЗО, литературу и музыку – естественно, с корыстным умыслом, для отвода подозрения. Дескать, раз не удалось устроиться на тепленькое место в Москве. Именно так следователь и думает про папу. Его не сдвинуть. И, согласно этому убеждению, он заявил мне однажды: «Клянусь, ни одного свидания не получишь».

АГ: Вы ему дерзили?

ПФ: Он пригласил меня на очную ставку, но забыл предупредить, выслал повестку задним числом. Я случайно обнаружил, что меня пригласили к зданию ФСБ. Перезваниваю следователю, он отвечает: да-да, зайдите внутрь, пройдите в коридор. Скоро ко мне подходит человек, который, как я узнал позже, проводил задержание папы. Мы зашли в кабинет, появился его напарник, фамилий никто не торопился сообщить.

АГ: Вам на тот момент было 18 лет?

ПФ: За пару дней до этих событий только исполнилось. Они долго потрошили мои вещи, потом настойчиво объясняли, какие именно показания я должен дать. Потом начали бить, после отвезли на квартиру на личной машине одного из них. Там пристегнули наручниками к стулу и стали еще доходчивее объяснять, какие показания я должен дать. Я довольно скоро понял, что донести до них ничего не удастся, они в принципе не настроены воспринимать информацию. И просто замолчал. Закончилось тем, что они потушили окурки мне об руку и увезли в следственный комитет.

АГ: Били, тушили окурки, простите?

ПФ: Ну, я думаю, что по сравнению с тем, как бьют парни из отряда быстрого реагирования в тюрьме, по сравнению с тем, как пытают в ФСБ, это называется не били, а пожурили. Так вот, после меня привезли в следственный комитет, потому что именно на этот день была назначена очная ставка с Романом Валеевым, который проходил свидетелем по делу, и, собственно, все предыдущие процедуры того дня должны были подготовить меня к правильным показаниям на очной ставке: против Любви Валеевой и папы. Во время очной ставки в кабинете были посторонние люди какие-то, хотя это запрещено по закону, вообще творился какой-то бардак. Впрочем, благодаря этому мне удалось сбежать из здания. Я поймал такси.

АГ: Сколько времени вас продержали в общем?

ПФ: С 11 часов до 14 где-то. Никакого официального задержания, возили на своей машине, не оформляли. У них остались мои вещи: компьютер, айфон, еще что-то. Побои я не снимал после, такое в первый раз в жизни было, я не подумал об этом. Потом мне одни советовали ни в коем случае нигде об этом не говорить – это навредит папе, мне, а против фээсбэшников я ничего не докажу. Другие говорили наоборот – кричать об этом на каждом углу. Мы вместе с папиным адвокатом подали жалобу в ФСБ, в прокуратуру, это описано в «Новой газете», генеральная прокуратура тут же среагировала. И я долго ходил по важным кабинетам, давал показания, их записывали, проверяли, но, естественно, никаких доказательств... «Подозреваемые» говорят, что меня не видели и не знают, кто я такой. «Записи видеокамер не сохранились, к сожалению» – словом, как обычно. Мне посоветовали, если подобное случается, вызывать скорую прямо от дверей ФСБ.

АГ: Эта история чему-нибудь научила, открыла вам что-нибудь о вас?

ПФ: Она показала, что мне нужно тренироваться уворачиваться от фээсбэшников, когда они пытаются меня захватить. Развить суперспособности, научиться разрушать решетки, клетки. Поднатореть в общении с документами и законами, если серьезно. По-взрослому понимать, как использовать любую ситуацию в плюс. И вообще – учиться. Уметь делать это – тоже очень важная вещь.

АГ: Вы считаете себя взрослым человеком?

ПФ: Я – взрослый? Поскольку все три дня рождения после папиного ареста были для меня днями протеста, мне по-прежнему 17 лет. Мы с папой договорились, что все праздники отметим вместе после его освобождения. Некоторые из героев тех песен, что он пел мне в детстве под гитару, в 14 лет полками руководили, поэтому у меня сейчас отличный возраст: вроде бы взрослый, но еще ребенок.
Алена Городецкая