Читаю письмо: «Случайно обнаружил, – пишет господин Викторов, – что в составе Российской Федерации до сих пор существует Еврейская автономная область. Так вот я не понимаю, почему на эту нелепость никто не обращает внимания. Евреев в области что-то около одного процента жителей, если верить переписи десятого года. Так почему никому не приходит в голову упразднить это территориальное образование, или хотя бы переименовать? Причем, дело тут не в отношении к евреям, а в элементарном здравом смысле. Если бы Еврейская автономная область была в Бердичеве, ну, можно было бы хотя бы мотивировать – типа сейчас евреев почти нет, но в память о тех, что раньше жили. Но Биробиджан ведь к еврейской культуре не имеет никакого отношения. Больше всего евреев было там в тридцать девятом: около восемнадцати тысяч человек, это были приехавшие при Сталине активисты, шестнадцать процентов тогдашнего населения. И ради памяти об этом сохранять субъект? Полный ведь бред, и никого это не волнует. Неправильно» – пишет господин Викторов. Его письмо я послал своему старому другу, он еврей. Читаю ответ: «Когда я ехал из Хабаровска в Биробиджан, дорожные указатели поразили: названия деревушек в тайге, еврейские названия, типа по-еврейски Добрая Гора или что-то в этом роде (на идише русскими буквами). Колхозы там сильные были до войны. В основном-то сельским хозяйством и занимались переселенцы. Сейчас практически всю область заняли жители еще более дальних и глухих мест – русские и другие. Евреи перебрались кто в центральную Россию, кто в Израиловку да Германию. Не враз, конечно. Область, как я тебе сказал, сельскохозяйственная. Высших учебных заведений раз или два. Их уровень известно какой – нижайший. Первые приехавшие евреи были бедняки из местечек. Вкалывали. Их дети уже обязаны были учиться «на врача и академика», потому что еврею нельзя без ученого «ребЬенка.» Разъезжались учиться по Союзу. Учились, но не возвращались. Где профессору философии работать в родной еврейской автономной области? После войны был приток, но ненадолго. Ехали забыться. Не забывались. Опять уезжали, все то же: негде детям достойно учиться. А они ж гении и ойстрахи. А что касается названия, так это то же самое, что улицы имени Ленина, Клары Цеткин, Кирова и пр. Сочетание пустых, бестелесных букв и звуков. В той местности, – продолжает мой друг, – евреев знают в лицо. Знают достаточно, чтобы не придумывать про них православных небылиц. Не то что любят, скорее доброжелательно не замечают. То есть, относятся к евреям (и к слову, и к звуку, и к мордам) так, как и нужно относиться к соседям, пока они тебя не покалечили или не написали в супчик. Евреи же, как известно, редко писают в суп соседям, не говоря о том, чтобы их калечить. Поэтому, как я понимаю, никому в голову не приходило будировать вопрос о переименовании. Братство советских (хоть и бывших) народов. Интернационализм. И невыгодно – мировая закулиса истолкует превратно и злобно, лишняя склока. Никому это название не мешает, а пользу еще все же выжать можно: факт ведь в пользу СССР и тов.Сталина. А вот сделали бы в Биробиджане мировой центр университетский – и цвели бы там науки и искусства, и мировое еврейство гранты бы туда кому попало раздавало, и евреи бы не уехали.
«А то мост на остров Русский. Придумали!», – иронизирует автор этого письма. Если бы я жил сейчас в России, то, не медля ни минуты, создал бы партию «За возвращение евреев в Россию». Так и назвал бы партию: «За возвращение евреев в Россию». Пока не совсем поздно… Это было бы в порядке моего участия в разговоре о «понаехавших» – кого принимать, кого не принимать, кого выживать, кого всеми возможными способами задерживать. Так вот, евреев – привечать, привечать и еще раз привечать, а русских жидоедов, хотя бы самых больных, отправлять на принудительное лечение. Вот с такой программой была бы моя Русская партия. Моя, под моим вождизмом. Ясно, что мировое еврейство не дало бы мне на нее ни копейки, но сколько-то умных русских с деньгами, думаю, нашлось бы. Завелись бы у меня от них партийные деньжата… В своей агитационно-пропагандистской работе я использовал бы, кроме прочих материалов, славное имя Куприна – как он был расстроен, когда молодой русский поэт и публицист, одессит Владимир Жаботинский ушел в еврейство, перестал писать по-русски. Выпив, Александр Иванович, говорят, впадал в бешенство и кричал своим друзьям-евреям: «Никогда не прощу вам, мать-перемать, что увели из русской литературы такой талант!». Надо сказать, что не все из его собутыльников имели понятие, о ком он кричит, но свою вину благоразумно признавали, поскольку кулаки у Александра Ивановича были большие и тогда еще крепкие.
Следующее письмо: «В какой-то передаче у вас было письмо об отставном прапорщике. От унизительной жизни в Москве он перебрался в село и занимается там хозяйством. Это все более распространенное явление, даже есть модное название: дауншифтинг. Все больше жителей крупных городов отнюдь не только, и даже не только в России, бросают не только места охранников, но и куда более престижные работы или даже закрывают процветающий бизнес и перебираются кто в деревню, кто в Таиланд или Гоа. Кто живет с ренты, кто с проданной городской квартиры, кто занимается серфингом, кто – разведением крупного рогатого скота... Ведь грань между селом и городом стирается. Возьмем село, где я был прошлым летом: газ есть, электричество есть, интернет есть, базовые продукты питания есть в сельском магазинчике. За крупной покупкой надо ехать в райцентр, это двадцать-тридцать минут на своей машине или на маршрутке. А москвичи стоят часами в пробках или задыхаются в переполненном метро. Для человека, не живущего понтами и гламуром, не желающего пить кофе по пять долларов за чашку в столичном кафе и имеющего возможность работать дома на компьютере (а таких все больше) или для счастливого владельца городской недвижимости, которую можно сдать или продать, дауншифтинг действительно выгодная и здравая альтернатива. Наконец, следует иметь в виду, что более высокие зарплаты в столицах съедаются более дорогой жизнью. Это и прямые расходы – на жилье, и косвенные – тамошняя жизнь провоцирует бессмысленные траты на брендовую одежду, косметику, тусовки. Поэтому и я решил бежать от суеты, куда-нибудь туда, где можно ходить круглый год в шлепанцах и тенниске за доллар, как в Таиланде, или в резиновых сапогах и валенках, как в нашей деревне, дышать свежим воздухом и есть натуральные продукты». В конце этого письма автор рассуждает о том, как лучше перевести на русский язык английское автомобильное слово «дауншифтинг» – переход на пониженную передачу. Снижение, опрощение, уход (уход Толстого), отказ – неплохие слова, а вот он предлагает, по-моему, совершенно замечательное слово: «соскок». Вот такой он талантливый человек, автор письма, которое вы только что прослушали. Да, соскок. Соскочил, спрыгнул, сиганул, не дожидаясь остановки состава или схода с рельсов, или обрушения в пропасть. Видите, я незаметно для себя сбился на язык катастрофистов, к которым себя не отношу: уж очень скучное и замшелое племя, и ломится в открытые ворота. О конце мира и Втором пришествии сказано ведь не вчера.
Следующее письмо: «Слушая очередное письмо, всегда пытаюсь угадать вашу реакцию. Удается не часто, но согласен с вами почти всегда. Однако вот это огорчило. Вы сказали так: «Меня, честно говоря, не то что удивляет, ничего как раз удивительного, а забавляет сугубая русская обеспокоенность расовым составом Европы. Русское переживание, что в Европе нет уже прежней расовой чистоты. То у них болело сердце только за Гондурас, а теперь – и за толпу на Елисейских полях – как много в ней не совсем белых лиц. Такая вот всемирная отзывчивость и озабоченность русской души... «Послушай, мил-человек, ну, что тебе дались эти мечети в Швейцарии?!». Приведя это место из предыдущей передачи, Владимир Михайлович пишет: «Позвольте, но следуя такой логике, можно было бы спросить : а что Анатолию Ивановичу Стреляному так дались порядки в США или российский флот в Севастополе, или двойные стандарты в России, или огромная масса других больших и малых проблем в мире вообще и на постсоветском пространстве в частности. Но ни один разумный человек так не скажет. Поэтому, уважаемый Анатолий Иванович, не стоило бы иронизировать над этой «отзывчивостью и озабоченностью», свойственной, кстати, не одной только русской душе. Кто спорит, – продолжает господин Палий, – иной раз «отзывчивость и озабоченность» может принимать прямо-таки гротескные формы. Вот сейчас припомнилось стихотворение Олега Шестинского (называлось оно, кажется, «Мы – коммунисты»). Цитирую концовку по памяти:
И мы выходим рано на рассвете.
И мы шагаем в пыльных сапогах.
За все в ответе мы на этом свете,
А если есть еще миры – в ответе
Мы и за то, что там, в других мирах!
Каково? Куда там Гондурас. В других мирах – и не меньше! Все же, по моему разумению, не всякую озабоченность расовым составом общества можно и нужно сводить к расизму. Политкорректность – Бог нынешней демократии. Да как бы не вышло по пословице: «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет». С наилучшими пожеланиями Владимир Палий».
Благодарю вас за письмо, Владимир Михайлович! Русскую обеспокоенность не чем-нибудь, а расовым составом Европы, я назвал сугубой, чтобы подчеркнуть ее отличие от иных, обычных, русских обеспокоенностей. Рассчитывал, что буду понят правильно, особенно – бывшими советскими людьми, уж они-то знают себя: поскреби почти любого из них – и обнаружишь расиста, и скрести глубоко не надо. Одна австрийская славистка рассказывала мне, как ее московские друзья, такие интеллигенты, демократы и либералы, что куда там, отзывались о своей встрече с американцами в Москве: «Правда, какие это американцы – негры». Она им ничего не ответила, даже не сообщила, что ее белая дочка состоит в счастливом браке с афроамериканцем, и что она обожает своих черненьких внуков. Стишок Шестинского, приведенный в этом письме, – подражание Павлу Когану, комсомольському поэту тридцатых годов, погиб на войне. У него есть стихи, которые с упоением читала грамотная молодежь вплоть до шестидесятых годов, и я в том числе, уж очень красиво, романтично, мужественно, по-киплинговски звучало: «И мы еще дойдем до Ганга, и мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя!». Владимиру Михайловичу, кстати, вспомнилась и «Гренада» Михаила Светлова, ее тоже с упоением распевали. «Да и как было не проникнуться горячей симпатией к хлопцу, - пишет он, - который хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать. И лишь много позже пришло горькое осознание того, что всего через пару лет после написания этих строк не где-то в Гренаде, а на родине того самого хлопца землю у крестьян отобрали, а многих из них обрекли на голодную смерть». Спасибо еще раз за письмо, Владимир Михайлович! А если бы не отобрали, землю-то, и голода не устроили ни одного, мы бы с вами еще довольно долго считали, что так и надо – что украинский парень пошел воевать, чтобы землю крестьянам в Гренаде отдать… В стихотворении Когана нам нравилась, просто пленяла рифма: Ганга – Англия, анг – анг. Ему, бедному, и до Ганга, наверне, захотелось дойти ради этой рифмы. Или в обратном порядке: сначала мысленно присоединил к России Англию, а потому уже – для рифмы – решил отмахать поход до Ганга. Поэтическое вдохновение не знает удержу, о чем и сказано: язык без костей.
Следующее письмо: «Вот узнала про некоторые – наверняка не все – активы покойного олигарха Березовского. К своему стыду, только сейчас до меня дошло, что значит активы. Что мешало раньше посмотреть в словарь, раз не хватает образования? Лень-матушка. Актив – это собственность, которую можно продать, точнее – рыночная стоимость этой собственности, всякие материальные ценности, завод со всеми его потрохами, усадьба, квартира, банковские вклады. Это все активы. И вот я думаю уже много часов. В марте Березовский повесился в одной из своих квартир в Лондоне. Ему было шестьдесят семь лет. Меня терзает вопрос. Зачем ему было столько этого добра? Виллы, замки, квартиры чуть ли не по всему миру… Вы скажете: помещал деньги, чтобы не пропали в банках, это был способ сбережения и накопления, поскольку цены на недвижимость постоянно растут. Но зачем он нахапал столько денег? Почему не мог остановиться? И он не один такой. В России таких сотни. Тех, что несколько беднее, тысячи, из них состоит Государственная дума, правительство. Тысячи сверхмиллионеров, долларовых. Зачем, Анатолий Иванович?», – пишет госпожа Гальцева. Березовскому деньги давали власть, он мог влиять на государственные дела. Влиять – не обязательно подкупать кого-то, слово богатого имеет вес уже потому, что он богатый, хотя, конечно, и взятки раздавал направо и налево, говорил сам, что не встречал человека, который не взял бы миллиона. Но наступил момент, когда деньги перестали давать ему власть. И они стали ему не нужны, сама жизнь стала не нужна! Сказано ведь, что на силу денег есть только одна сила: кровь. Кровь – это крайнее выражение грубого принуждения. Деньги бессильны только перед стволом, не всегда, но только перед ним. Деньгам Березовского Путин противопоставил тюрьму… Этого и боятся, страшно боятся все богачи в России сверху донизу, но сверху – особенно, и он, конечно, первый. Не представляю себе, как они спят. Они знают, что когда толпа в миллион человек выйдет на Красную площадь, то все стволы будут охранять не их, а эту толпу от них, и они окажутся за решеткой, и все их миллиарды им не помогут. Деньги побеждаются только коровью. Огнем и мечом. Пугачевщиной, как говорят в России, а в Украине в восемнадцатом веке была Коліївщина, чудовищный, поистине бесмысленный и беспощадный, погром под православними хоругвями, резали поляков и евреев, сжигали их постройки.
Слушайте страшноватое письмо о неприятностях, напоминающих Коліївщину – так и сказано: Коліївщину – высоким чинам в погонах на западе Украины. Прислал господин Головатый. Читаю: «Сожгли джип «Сузуки Гранд Витара» начальника штаба Чопского пограничного отряда Виктора Потетенина. У бывшего зама областного МВД Владимира Петрицюка сожгли новенький престижный «Фольксваген». Облили бензином и подожгли «Тойоту Авенсис» начальника городской ГАИ Алексея Спивака. В Ужгороде проникли во двор начальника отдела борьбы с незаконным оборотом наркотиков Василия Швардака и подожгли его джип «Сузуки Гранд Витара». Сожгли джип «Хонда Пилот» начальника областного управления по борьбе с оргпреступностью Николая Кулитки. Сгорел новенький «Мерседес-Бенц» С-класса, принадлежавший прокурору Хустского района Ивану Кайлу. В День прокуратуры – 1 декабря прошлого года в Мукачево сожгли роскошный новенький внедорожник « Мерседес-Бенц «, который был зарегистрирован на мать прокурора Руслана Биловара. В Ужгороде сожгли «Хюндай Санта-Фе» заместителя мэра Юрия Белякова, это там важный человек: возглавляет фракцию Партии регионов и занимается вопросами международного сотрудничества, промышленности, транспорта, связи и, между прочим, правоохранительными структурами. Ни один громкий поджог пока не раскрыт. Говорят, что в Закарпатье действуют «огненные мстители». Простые люди не скрывают злорадства», - говорится в письме. Насколько я понимаю, точно все-таки неизвестно, что именно вспоминают названные лица и их товарищи по оружию: Коліївщину или какие-то другие исторические события, но вот что не подлежит сомнению, так это то, что не один из них задумывается сегодня, в каком серьезном краю приходится ему непосильным трудом добывать хлеб насущный, а к хлебу – так хорошо горящие предметы. Серьезный край, очень серьезный.
«От меня никак не отцепится инфлюэнца, – сообщает автор следующего письма, – второй раз слег, не прошло и недели, пришлось знакомиться с земской медициной, картинка яркая – блатные доктора деловиты и недороги, манипуляционные медсестры базарноречивы, агрессивно не доверяющие врачебным назначениям, деловиты, недороги, внутривенно колят дурно, до синяков. Доброго вам здоровЛя, Анатолий Иванович». В письме так, как я прочитал: не здоровья, а здоровЛя. Автор, видимо, подслушал это слово в земской медицине, что очень даже возможно, и таким способом сообщает об этом мне. «Блатные доктора» – это, как я понял, те, что лечат по блату, а не те, что делят свою жизнь между зоной и волей.
Читаю письмо господина Ямпольского: «Чудес, оказывается, не бывает, уважаемые и не очень господа с радио «Свобода»! Вы из кожи лезли, чтобы обрушить Россию. Это было бы настоящее чудо. Оно явило бы великую, вселенскую силу пропаганды. Но у вас не получилось, потому что такое дело не может получиться никогда. Россия, конечно, рушится, но вы здесь совершенно ни при чем. Она рушится под тяжестью своей истории. Путинизм как система не в состоянии обеспечить развитие страны, но он смог и сможет еще какое-то время удерживать ее от анархии, за которой маячит настоящая диктатура, а не путинская игра в диктаторские бирюльки. У Путина не получилось, потому что не могло получиться никогда. Если бы на его месте был Явлинский, мы бы сегодня говорили, что у Явлинского не получилось, потому что не могло получиться никогда. Вот сейчас, на наших глазах, Путин открыто нарушает два десятка законов, касающихся пенсионной системы. У него нет другого выхода. Другой выход - дать нам столько свободы, сколько Россия не выдержала бы. Недовольство его беззаконными мерами будет серьезное, но он сможет его подавить силой, а также теми деньгами, которые отнимет у одних, чтобы отдать другим. А джинна свободы загнать обратно в бутылку он не смог бы. От демократии население пострадало бы намного больше. Что такое власть у народа, когда дела идут плохо, а разрыв между богатством и бедностью - самый большой в мире? Мы занялись бы выяснением отношений и совсем перестали бы работать. А работать надо, как никогда, много, и, что самое трудное и непривычгное, – больше головой, чем руками», – пишет господин Ямпольский. Умный человек, но, по-моему, слишком ожесточенный.
В советское время (под конец, перед Горбачевым) большие политические начальники любили наставлять нижчестоящих: «Не бойтесь людей!». Это был лозунг, причем, почти крамольный, потому что из него следовало, что начальство боится людей, и звучал он с трибун для сравнительно узкого круга. «Идите к людям, разговаривайте с людьми». Все равно боялись, все равно не шли, потому что – о чем разговаривать? Первый же вопрос от людей – о привилегиях. «Почему у вас есть все, а у нас нет ничего?». И что на это ответишь? То же самое и сегодня. Путинизм не решается сказать людям правду. Страна до сих пор жила и продолжает жить не по труду. Зарабатывать на нефти, газе, металлах, лесе – на сырьевых товарах все трудне даже при высоких ценах. Растет себестоимость, а снижать не получается. Надо выпускать и продавать за границу множество полезных вещей, и таких добротных вещей, чтобы мир их покупал. Для этого надо переменить всю жизнь. Халява кончилась для всех. Но сказать это громко, ясно, совершенно откровенно, без мочала во рту, Кремль не может, потому что народная гуща сразу откликнется двумя вопросами. Первый: зачем крали и продолжаете красть? Второй: где вы были раньше? Почему врали нам все эти годы и ничего не делали в предвидении трудных времен? Почему не хозяйствовали хотя бы так, как в Польше, Чехии? Поэтому путинизму ничего не остается, как говорить четверть правды, тянуть резину, прижимать недовольство… Мы видим, что личные интересы все-таки на первом месте. Конечно, Путин боится за Россию, но еще больше – за себя, лично боится России, персонально. За Россию – что она окажется злее и глупее, чем думают демократы, и все, по слову Ямпольского, чье письмо я только что вам прочитал, разнесет, ну, а за себя – что обозленная Россия отправит его с его колективом на нары, а накраденное отберет в казну. Может, кого-то из них на какое-то время утешит следующее письмо:
«Интернет – очень полезная штука, она освежает если не голову, то память. Прочитала новыми глазами, что перед Февральской революцией, в январе Семнадцатого, в Петрограде было не только холодно, но и по-настоящему голодно. Трамваи ходили плохо, заводы стояли, в учреждениях ничего не делалось. Жизнь была пущена на самотек. Не забудем, что шла война, это – с четырнадцатого года. Вот цифры. В армии семь миллионов. Миллион дезертиров. Два миллиона погибли на фронтах. Полтора миллиона призывников уклоняются от призыва на действительную службу. Да два миллиона находятся у немцев в плену. Царь по вечерам читает вслух в теплом семейном кругу художественную литературу. Я, Анатолий Иванович, знаете, о чем подумала в связи со всем этим? О том, как далеко до революции в России сегодня. У нее огромный, фантастический запас прочности», – да, Маргарита, запас прочности вроде бы очевиден, но настроение у многих даже не политизированных людей такое, как будто весь запас вышел или вот-вот кончится. Это страшно важно. Хочется сказать: страшно интересно, но слово «интересно» выглядит легкомысленным, даже нравственно неуместным. Страна может споткнуться на пустом месте, если сравнивать с обстоятельствами кувырка столетней давности.
Анатолий Стреляный