Людмила Улицкая, лауреат Букеровской премии, писатель, пришедший в литературу из среды ученых-генетиков и врачей. «Человек, единственное существо, которое само себя изучает», – говорит она, и этот пристальный, изучающий взгляд чувствуется в ее книгах. Но, взглянув на человека с вдумчивым интересом, попытавшись исследовать его загадку, она отпускает каждого своего героя на свободу, и это тоже чувствуется. Такова ее творческая манера, ее личный выбор. У нее свой читатель, благодарный ей за честность без цинизма, за ум без амбиций, за память о трагической стороне бытия и способность восхищаться и любить. Имя Людмилы Улицкой появилось в литературе в 90-е годы, и с каждым годом ее читателей становится все больше.

Марина Кулакова: Читая «Медею» и другие тексты, я помнится, гадала, какие же из глубоко уходящих описываемых вами национальных и этнических корней ваши собственные – армянские, греческие, еврейские. Меня поразил диапазон и объем, фактология. Национальность на почве России, как вы сейчас ощущаете это?

Людмила Улицкая: Начнем с фактической стороны – я по национальности еврейка, никаких других кровей во мне нет. Довольно давно семья начала мешаться, во всяком случае, я в еврейка в семье последняя, потому что все мужчины в нашей семье женились на русских женщинах, и это уже продолжается третье поколение. Так что все евреи за моей спиной, впереди уже те, кто меня моложе, они растворены. Что касается истории Крыма – сестры моей бабушки жили в Крыму, и я с детства туда ездила. Если бы я выбирала себе родину в географическом смысле, я бы выбрала Крым. К тому времени, как я туда начала ездить, 50-е годы, с того времени, видимо, сохранился оттенок некоего этнического рая. Русские, татары, украинцы, греки, болгары, татары, крымчаки, евреи, эстонцы, армяне и многие-многие другие народы. И они очень хорошо уживались, это было хорошее семейное устройство. Это была та точка, где идеи советского интернационализма легли на хорошую почву. Это, конечно, все было взорвано, Отец народов взорвал все это. Но когда я приезжала в послевоенный Крым, то уже половина жителей были пришлыми, и они уже не знали землю, так ее не любили, уничтожили воду, виноградники, все исчезало на моих глазах. Это было такое особое дарование советской власти все превращать в лозунги и в небытийный материал. Я потом отдыхала в Крыму с маленькими детьми, и везли мы туда макароны, сахар и масло в стеклянных банках. Потом, я помню, как стали возвращаться татары. Услышала на станции первый раз татарскую речь и заплакала - это было для меня немыслимое счастье то, что возрождается Крым, я понимала, что он будет возрождаться. А что касается темы национальности на российской почве сегодня, это просто страшно касаться, потому что это пороховая бочка, впрочем, она во всем мире пороховая бочка. Есть великая римская идея гражданства, идея, которая создала великую Римскую империи, да и все прочие империи. Все многонациональные государства были империями, но это время империй закончилось, и мир сегодня стихийно возвращается к государствам религиозных ценностей, религиозных идей. Видим мусульманский мир, солидаризующийся на ценностях ислама и не приемлющий прочие сообщества, как сообщества неверных. Видим попытку основать будущее России на основах православия с таким заметным противопоставлением православия католичеству, что крайне неприятно на это смотреть. Здесь есть великая опасность, потому что, мне кажется, что только секулярное государство может быть многонациональным, и никакого универсального решения здесь я не вижу. Если оно будет найдено, то у мира есть будущее. Если такое решение не созреет в ближайшие десятилетия, то национальные войны, я думаю, уничтожат все народонаселение планеты. Спасение может быть только одно – изменение сознания, при котором общечеловеческие ценности будут стоить выше национальных.

Марина Кулакова: Людмила Евгеньевна, вашу прозу называют «прозой нюансов», а иногда «бытописательством». Меня, как вашего читателя, несколько удивляют эти характеристики, но надо признать, что зрительный рисунок ваших произведений действительно всегда очень интересен и подробен. Придаете ли вы этому какое-то особое значение? Что возникает сначала – сюжет, конфликты или, может быть, настроение, атрибутика?

Людмила Улицкая: Это трудный для меня вопрос. Потому что, наверное, ни то, ни другое, ни третье. Наверное, сначала характер, из столкновения характеров возникают сюжеты и конфликты. Мне вообще больше всего интересен человек.

Марина Кулакова: Людмила Евгеньевна, вы из медицинской семьи, и в одном из ваших интервью вы говорите, что врачи – это люди совершенно особой породы. Что это за особая порода?

Людмила Улицкая: Вы понимаете, врач изначально профессия жреческая, происходит из того же корня что и жрецы. И жрецы, и врачи проходили посвящение. И древние маги были врачами или наоборот врачи были магами, здесь тоненькая граница. И сама медицина располагается на этой границе между наукой и искусством. Там, где они соединяются, есть всегда место для чуда. Это я рассматриваю ситуацию идеальную, это я не про ту Марию Ивановну, которая приходит по вызову из районной поликлиники, не снимая пальто, не моя рук, сует даже не стетоскоп, а авторучку больному и спрашивает, чего выписать – это мы не рассматриваем, мы говорим о врачах. И понимаете, благодаря тому, что мама всю жизнь проработала в медицинских учреждениях, она не была врачом, она была биохимиком, всю жизнь была очень близка к медицине и хорошо в медицине понимала, я очень рано поняла через нее, что такое врач от Бога, и это очень хорошее выражение. Меня с детства от туберкулеза, ангины лечили всегда врачи, эти самые мамины друзья и старшие друзья-врачи, которые были замечательными врачами, вне зависимости от социальной и служебной позиции, которую они занимали, хотя меня на самом деле лечили и профессора, и знаменитые врачи. Даже простой аппендицит делал мне профессор Далецкий, замечательный хирург, который работал, когда меня оперировали, с китайским ассистентом, который после операции подарил мне бумажный фонарик и китайскую закладочку. Все это запоминается, как некоторое чудо: вот эта китайская закладка с тоненькими рисунками ребенку запомнилась на всю жизнь. Поэтому я всегда воспринимала настоящего врача как человека служения, а не служащего человека. Не очень много таких врачей осталось в наше время, но они остались. Старые вымирают, новые вырастают, все меньше и меньше, правда. Профессии служения они предполагают, как мне кажется, определенные моральные качества. И даже отсутствие сострадания в такой работе перечеркивает все прекрасные профессиональные навыки.

Марина Кулакова: А кого вы считаете своими учителями, я имею в виду писательскую, литературную школу?

Людмила Улицкая: Учителя у меня были замечательные, только они не были писателями. Училась я в университете на биофаке, на кафедре генетики, в переходное для генетики время, когда заведовал кафедрой еще официально лысенковский профессор, а преподавали у нас лучшие в России генетики, которые как раз к этому времени вернулись либо из лагерей, либо из других областей биологии, где в виде ссылки там находились. И учителя были все до единого выдающиеся, просто такого банального лектора не было ни одного, достойнейшие из достойнейших людей. Эфроимсон вел генетику человека, Алиханян генетику микроорганизмов, химический мутогенез Иосиф Рапопорт, приезжал иногда читать из Обнинска лекции Тимофеев-Ресовский. Это была школа общения с очень интересными, очень яркими и очень честными людьми. Первый писатель, в которого я влюбилась, был О'Генри, мне было лет десять. Я его самостоятельно открыла, самостоятельно читала, знаю до сих пор наизусть. В 13 лет я сделала еще самостоятельное открытие: на задней полке упрятанные от детей лежали две книги, сразу я их нашла, одна из них была «Сестра моя Жизнь» Пастернака. Она произвела на меня потрясающее впечатление, потому что этого поэта я открыла лично, его имени я не знала до этого момента, это было все непредвзятое, самостоятельное ошеломляющее открытие. А вторая книжка была «Декамерон», тоже очень интересная книжка в 13-летнем возрасте.

Марина Кулакова: Скажите, как складываются ваши отношения с издателями, в том числе и зарубежными, и с рынком книжным?

Людмила Улицкая: Вы знаете, честно говоря, удачно. Во-первых, я никогда не толкалась в приемных, никогда не тянула руки, ни разу в жизни не совела секретаршам шоколадные конфеты или восьмомартовских букетиков. В журналах мне сначала отказывали, не очень долго. Потом напечатали. Сначала напечатал журнал «Крестьянка» какие-то маленькие рассказики, «Огонек», потом «Новый мир», поначалу отказавший. Потом в «Новом мире» вышел первая повесть «Сонечка», а в 94-м вышла первая книжка, это были «Бедные родственники», одновременно она вышла во Франции на французском языке в «Голимаре». Это было совершенно фантастическое нечеловеческое везение. «Голимар» взял первую книгу неизвестного автора, к тому же иностранного, кажется, это вообще единственный случай даже в практике «Голимара». Мне повезло и с первой книжкой, потому что пришел ко мне в дом незнакомый человек, позвонивший по телефону, представившийся писателем Колединым. Спросил, есть ли у меня еще рассказы, через 15 минут приехал ко мне, и его хлопотами эта книжка вышла через какое-то время. То есть я никуда не ходила и не говорила: здравствуйте, я начинающий автор, возьмите, пожалуйста. То есть это потрясающее везение. Закон рынка известный, некоторые книги как товар не отличаются от йогурта. Хотелось бы, чтобы срок годности был не такой как у йогурта. Но, тем не менее, мы знаем, что 99,9% книжек живут именно оп этому закону коротко работающего продукта. И, тем не менее, есть литература вневременная, долгоиграющая, аесть быстротечная. Я думаю, что ни автор, кроме совсем уж циничного, не ставят перед собой задачу написать книгу на один сезон, но ни один автор, с другой стороны, не может предсказать, сколько десятилетий протянут его книги. Я совершенно уверена, что Шекспир писал не для вечности, а для следующего театрального сезона.

Марина Кулакова: Кстати говоря, Людмила Евгеньевна, в средине 90-х годов в журнале «Новый мир» стала появляться ваша проза, «Сонечка», потом «Медея и ее дети», которая меня сразу покорила и заставила искать и покупать ваши книги, у нас с вами была одна общая поездка - мы познакомились на лаборатории драматургов в Вятке. Вот эта сторона вашей работы все-таки менее известна. Насколько я знаю, контакты с театром продолжаются.

Людмила Улицкая: У меня есть, действительно, какие-то проекты театральные, киношные. Я довольно много написала пьес в 80-е годы, это были главным образом пьесы для детских театров, для кукольных театров, инсценировки. Это была честная, но школярская работа – я училась. Не так давно одну такую инсценировку вспомнил Роман Виктюк, позвонил мне, я ему дала разрешение на эту постановку, это была пьеса, написанная для кукольных театров, при том пародийная пьеса, называлась она «Кармен, Хосе и смерть». Он поставил сейчас яркий спектакль, который абсолютно был задуман и игрался как спектакль на столе маленькими куклами, пародийный, так получилось. Но Роман Григорьевич человек непредсказуемый, и я получаю удовольствие от того, как он обращается с материалом, у него феноменальное музыкальное чутье, он замечательно подумал хореографию, с моей точки зрения, хорошо. Во всяком случае, у меня нет ощущения неудачи. Что же касается кинопроектов, то я минувшим летом написала сценарий по роману «Казус Кукоцкого», написала его под заказ для режиссера Юрия Грымова. И работать было очень интересно, это совершенно определенно. Что из этого получится – тоже не знаю, потому что я прекрасно отдаю себе отчет в том, что место сценариста в кино сегодня не самое главное. Сценарий должен быть грамотный, правильно построенный, как алгебра, но фильмы делают сегодня режиссеры, а не сценаристы.

Марина Кулакова: И последний вопрос: ваш дом по характеру, по атмосфере – мастерская. Что для вас главный, определяющий признак дома, из чего для вас складывается ощущение уюта и что дает вам силы?

Людмила Улицкая: Так все меняется. Раньше мне было бы легче ответить на этот вопрос, чем сейчас, потому что я знала, что дом – семья, муж, дети, стол, постель, а также стирка, покупки, кухня, кухонные разговоры. А сейчас этого делается все меньше и меньше, я могу подолгу жить не дома. Становится более важным вид за окном, дерево, помолчать, подумать, ничего не делать, просто посидеть, посмотреть на воробья. А потом возвращаюсь домой и радуюсь. Как-то стала меньше к дому привязана. То, что вы говорите, мастерская – да, действительно, мы живем в мастерской на самом деле. Муж - художник, сын – переводчик, музыкант. То есть все время происходит такое, что быт отодвигается, он у нас дырявый, не очень хорошо налаженный, все время все разваливается. Надо сказать, что с годами это имеет все меньше и меньше значения. Казалось бы, наоборот. Нет. Все стулья и картинки висят на своих местах, иногда надо что-то починить. Перестала уже вкладывать душу. Уют, наверное, для меня важно, что стоят старые привычные вещи, и чтобы было тепло, потому что я терпеть не могу, когда холодно. Старые книги стоят, которые почти наизусть знаешь. Я думаю, консервативное ощущение дома такого, каким он был когда-то.

Марина Кулакова: Когда вы ощутили себя писателем?

Людмила Улицкая: А вообще-то я не ощущаю себя писателем, я скорее ощущаю небольшой собакой, которая вышла вечерком погулять в подворотню по своим делам. Это ощущение мне гораздо больше нравится, чем ощущение писателя.
Опубликовано 03.05.2003