Известный лингвист Максим Кронгауз выпустил книгу «Самоучитель олбанского», в которой подробно описывает процессы, происходящие с русским языком в интернете. Своими мыслями об особенностях виртуального словообразования и о том, что будет с языком дальше, автор поделился с «РР»
1. Так называемый олбанский язык был популярен в нулевых, а сейчас почти исчез. Какие слова из него останутся в русском языке?
Я-то понимаю «олбанский» так, что говорить о его исчезновении по крайней мере преждевременно. Исчез язык «падонков», игры с орфографией, многие речевые клише, а «олбанский» для меня – это всевозможные особенности русского языка, бытующего в интернете, и они-то, безусловно, сохраняются и появляются. Из языка «падонков» не осталось почти ничего, хотя всякие «аффтар жжот» и «выпей йаду» еще на слуху и иронически могут использоваться. А какое-нибудь международное «+1» Google увековечил в своей социальной сети.
Для начала нового десятилетия характерны явления, которые я назвал «новой сентиментальностью»: всякие «няшки», «ванильки» да «мимими». Но и они канут в вечность. Главное наблюдение состоит в том, что слова уходят, а вот механизмы и приемы в основном сохраняются.

2. Был еще псевдодревнерусский, так называемый боярский. Почему эта игра не получила такого распространения?
А вы пробовали общаться на боярском? Либо не сможете, либо быстро надоест. А игры с орфографией легли на замечательную почву массовой неграмотности. Иначе говоря, антиграмотность стала прикрывать неграмотность. Быть последовательно антиграмотным (то есть совершать ошибку всякий раз, когда это не влияет на прочтение) очень трудно. Но этого и не требовалось. Человек, который писал неграмотно, теперь мог утверждать, что он не неграмотный, а играет в это. Следовательно, и издеваться над ним нельзя – это означает, что у грамотея просто нет чувства юмора.

3. В других языках происходят подобные явления?
Да, конечно, и я пишу про это в книге. Многие явления в нашем «олбанском» формировались под влиянием языковых процессов в англоязычном интернете. Назову хотя бы «литспик» и «лолспик». Существуют, например, «марсианский» язык в Китае или «факатса» в Израиле. Ну и много всего такого.

4. Какие слова из «олбанского» вы используете сами?
Очень редко, но могу написать «щаз» или «типо», потому что за ними закрепилось особое значение. Например, «щаз» означает отрицательный ответ на просьбу или вообще какие-то ожидания: «Ты думал, я напишу? Щаз!» Почему-то нравится речевое клише «я плакаль», хотя оно и не каноническое: раньше появилось «я плакалъ». Люблю «респект и уважуху».

5. Зависит ли язык от платформы? Язык «ЖЖ» отличается от языка фейсбука и твиттера?
Язык, конечно, зависит от платформы и различных технических ограничений. Самый яркий пример – это эсэмэски. Но, пожалуй, более интересным является культурное влияние, а это связано с тем, как и когда разные субкультуры осваивают разные платформы. Субкультуры, выбравшие «ЖЖ», отличаются от субкультур, выбравших другие платформы, отсюда и разница в речи. На мой взгляд, именно блогосфера – и именно «ЖЖ» – стала полигоном массовых экспериментов с русским языком. Социальные сети пока значительно отстают. Правда, что-то происходит «ВКонтакте», но я про это плохо знаю.

6. А если отойти от интернета, оказывают ли влияние на русский язык мигранты и гастарбайтеры?
На мой взгляд, влияние очень маленькое, практически ничтожное, если мы говорим о сегодняшнем времени. Я знаю только несколько слов из области кулинарии, но и это не обязательно связывать с мигрантами. Другое дело, что русский язык подвергается влиянию языков-соседей. Особенно это чувствуется в других странах, если язык-сосед имеет статус государственного.

7. Можно спрогнозировать, какой будет следующая всеобщая языковая игра? И будет ли она?
Нельзя. Но точно будет.