Читальный зал

Возвращение Горенштейна

Фридрих Горенштейн – горький парадокс русской литературы второй половины XX века. Прозаик, сценарист, драматург планетарного масштаба оказался стертым с литературной карты планеты работниками культуры полярно противоположенных убеждений. Сам же писатель, размышляя о своей судьбе, признался: «Вообще, большинство моих жизненных проблем создано было не партийной властью, а интеллигенцией, ее безразличием, пренебрежением, а то и враждой». Однако, как говорится, шило в мешке утаить невозможно.
Шило в мешке утаить невозможно. И в канун восьмидесятилетнего юбилея Фридриха Горенштейна питерский издательский гигант «Азбука» выпустил четыре книги писателя: романы «Место» и «Псалом», сборники «Перевоплощения» и «Искупление». Кроме того, в 2011 по его повести «Искупление» Александром Прошкиным-старшим была поставлена одноименная картина, а украинский режиссер Ева Нейман экранизировала легендарный рассказ «Дом с башенкой». По всей видимости, мы становимся свидетелями возвращения, а вернее явления одной из самых крупных литературных фигур современной литературы.
Представьте себе такую картину: в условном месте собрались литераторы самых разных убеждений и художественных взглядов и устроили бурную творческую дискуссию. Участники дебатов то солидаризуются, то расходятся восвояси. Иногда раздаются овации, объединяющие авторов самого разного толка. Короче говоря, «литературный процесс идет». Но вдруг появляется некий человек, присутствие которого оказывает удручающее воздействие на всех членов клуба. Увидев нежданного гостя, одни замолкают, другие опускают глаза, но никто не предлагает вошедшему присесть. Вновь прибывший вынужден стоять. Фридрих Горенштейн, чей талант многократно превзошел признания его коллег по цеху, не стал ждать и просить места за круглым столом. И теперь, через десять лет после его смерти начинаются почесывания затылка со словами: «А слона-то мы и не заметили». Заметили. Только виду не показали. И тому масса свидетельств, приведенных в исчерпывающей книге Мины Полянской «Берлинские записки о Фридрихе Горенштейне». Его попытались стереть из истории искусства, даже те, кто обязан Горенштейну львиной долей своего успеха, например, классики отечественного кинематографа.
Уразуметь смысл издательского бойкота Фридриха Горенштейна, одного из самых масштабных русских прозаиков XX века, непросто. Да и не очень хочется. Но факт остается фактом: произведения этого автора до последнего момента оставались в классическом дефиците. В советские времена в таком дефиците было фактически все – от копченой колбасы до романов Валентина Пикуля. Потом времена изменились. Российский книжный рынок стал напоминать бушующий безбрежный океан. Но Горенштейн в нем не наблюдался. Самое интересное заключается в том, что книги этого автора постигла участь его героев. Страница за страницей персонажи Горенштейна борются с дефицитом жизненного пространства, любви, продуктов, дружбы, одежды… Теперь вот на прилавки «выкинули» долгожданного Горенштейна, последнего «дефицитного» автора. Аура недоступности развеяна. Даже как-то скучно стало. Однако вопрос изгойства
Литераторы, помимо различия по эстетическим, политическим, философским, национальным, идеологическим признакам, видимо, делятся еще на две важные категории: «здоровые» и «нездоровые».
«Здоровые» находятся в вертикальном положении. Некоторые из них, кто поудачливее и пошустрее, даже садятся на шею или устраиваются на голове менее ловких. «Нездоровые» – ниже всех, они лежат прямо под ногами «здоровых», которые периодически замечают: «Ой! Опять на кого-то наступили! Гляди-ка, кто это там внизу шевелится?!»
«Нездоровые» авторы не мешают этой прямоходящей массе, но периодически портят ей настроение. Ведь «здоровые» занимаются делом – обличают и провозглашают, открывают и низвергают, а «нездоровые» ноют и ноют, будто жизнь для них – это беспросветная мука. Ноют в любых условиях и при любой власти. Пока «здоровые» дерутся и создают манифесты, «нездоровые» стонут и морщатся от страданий, причем их печаль настолько сильна, что никакие антидепрессанты, в виде «оттепелей» и «перестроек» им не в силах помочь.
Стильный и активный Василий Аксенов – классический представитель «здоровых», а Фридрих Горенштейн – стопроцентный «нездоровый». Эту парную цепочку можно продолжить: брендовый и энергичный Захар Прилепин и унылый скептик Роман Сенчин, медийный раблезианец Дмитрий Быков и уже почти забытый, но, тем не менее, выдающийся писатель Олег Павлов, прямой продолжатель «заскоков» Андрея Платонова.
«Хороший писатель Платонов, – говорят в народе, – глубокий, честный, самобытный… Но какой-то все-таки странный, неконкретный, мутный какой-то. Другое дело – его современник Пастернак. Этот более-менее четко говорил, понятно. Недаром его «Доктор Живаго» стал библией либеральной интеллигенции. Или, вот, Михаил Булгаков – мало того, что понятно и честно, так еще и смешно. Или Войнович, сувенир Перестройки, и ясно, и зло, и смешно! А Фридрих Горенштейн… Э-э-э… у-у-у… м-м-м… Давайте лучше поговорим об Аксенове!»
Кстати, телесериал, мерило «съедобности» того или иного литературного произведения, оказался совместим и с Булгаковым, и с Аксеновым, и с Улицкой, и даже с Солженицыным и Шаламовым. Но трудно представить, что когда-нибудь появиться многосерийный телевизионный фильм по повести «Котлован».
Автор «Искупления» тоже нетелегеничен. В отличие от многих своих сверстников, современников, собратьев по эмиграции, Фридрих Горенштейн а) никогда не заигрывал с советской властью, б) никогда не вилял нижним бюстом перед Западом. Его нельзя объявить диссидентом, сионистом, антисемитом, совписом. Между тем, творчество Горенштейна легко попадает под обвинение во всех вышеперечисленных «грехах». Однако он писал совсем о другом – о боли. Как бы пафосно это не звучало. О настоящей боли человека, находящегося под ногами толпы, человека затоптанного, но не растоптанного. А индивидуальная боль – это не актуальная тема для литературного процесса и телесериала. Другое дело – боль жертвы еврейского погрома, зверств коллективизации или ужасов войны. Это понятно. Но герой Горенштейна – жертва сразу всех «казней Египетских». И мирного времени, в том числе. При этом он не имеет определенных позиций по отношению к царящему вокруг Содому, он просто цепляется за жизнь, убеждая читателя в подлости и скоротечности всех идеологических установок.
Не удивительно, что Горенштейн стал аутсайдером и в самиздате, и в тамиздате, и в совиздате, и в новой литературной реальности России. Поэтому публикация сборника, включающая повести «Искупление», «Попутчики» и знаменитый рассказ «Дом с башенкой» – это серьезное событие. Стоит напомнить, что «Дом с башенкой», по легенде, единственный рассказ Горенштейна, допущенный советской цензурой до читателя.
Все три произведения нанизаны на одну тематическую ось – хождение советского человека через круги ада XX века. Эти тексты пропитаны запахом паровозного дыма и сала с чесноком. Сюжеты в большей или в меньшей степени связаны с железнодорожной реальностью. Все в них перевернуто с ног на голову, все как-то неудобно и «нездорово». Герой «Попутчиков» Олесь Чубинец, инвалид, прошедший все жуткие истязания новейшей истории СССР – от людоедства эпохи коллективизации до колымского лагеря – оказывается обыкновенным склочным администратором провинциального театра, а еврей-рассказчик, Феликс Забродский, сытым и процветающим московским литератором. И не поймешь, то ли автор – антисемит, то ли украинофоб. У родственного по сюжету рассказа Михаила Шолохова «Судьба человека» – все на своих местах: причина зла предельно ясна, характер и личность героя четко обозначены, позиция автора – как гранитная глыба. И этим «Судьба человека» замечательна. А персонажи Горенштейна многослойны. Они будто скроены из заплаток – не знаешь где, в каком месте и каким образом одеяло порвется.
Похоже, идейная отчужденность и отстраненность Горенштейна от генеральных литературных линий заставляет литературный истеблишмент относиться к нему в лучшем случае с отеческим снисхождением, как к симпатичному чудаку, в худшем – агрессивно, как к белой вороне. Даже предисловие Лазаря Лазарева к книге «Искупление» исполнено в стиле «Я и Горенштейн»: «Познакомились мы давно… Какой-то автор принес то ли рассказ, то ли повесть…» И писательская судьба Горенштейна напоминает один старый анекдот, еврейский не по сути, а по содержанию.
Сержант осматривает свое подразделение:

Сержант: Орлов!

Орлов(бодро): Я!

Сержант: Молодец! Орлом будешь!

Сержант: Соколов!

Соколов(с огоньком): Я!

Сержант: Молодец! Соколом будешь!

Сержант: Рабинович!

Рабинович(скромно, тихо и виновато ): Я…

Сержант (с отеческим снисхождением, похлопывая Рабиновича по плечу): Ну… ничего… ничего…

Почему ярчайший русский прозаик XX века оказался в искусственной изоляции? Чем вызвано его обособление? Эти вопросы еще ждут своего ответа. Скорее всего, Горенштейн просто виртуозно писал, причем писал слезами и кровью, и не укладывался ни в одну идеологическую парадигму современной литературы. Поэтому выход книг Фридриха Горенштейна должен серьезно насторожить и даже огорчить очень многих. 

chaskor.ru