Читальный зал

Счастливая звезда Гарри Лака

Гарри Цалелович Лак – человек непростой, но удивительной судьбы. В 1944 он ушел добровольцем на фронт, служил в разведке, после войны стоял у истоков создания геологического сектора филиала Академии Наук СССР. Много раз в его жизни случались чудеса и удивительные совпадения, спасавшие Лаку жизнь и здоровье.
Вокруг него всегда интересные люди, память Гарри Цалеловича – кладезь невероятных историй, которыми он охотно делится. В свои 86 лет он бодр, полон сил и оптимизма. Лак продолжает писать увлекательные книги для школьников по популярной геологии и для взрослых – о том, что ему, рижскому еврейскому мальчику из некогда большой и счастливой семьи, довелось пережить в жизни.

— Гарри Цалелович, какие воспоминания у Вас сохранились о жизни в Риге? Что известно об истории Вашей семьи?

— Я родом из еврейской семьи Лаков-Пенов. Известно, что мой прадед-ремесленник был родом из диаспоры Новоалександровска (ныне город Заросай, Литва). Он воспитывал детей в ортодоксальном еврейском духе. Маминого отца звали Давид Моисеевич Пен. Моя мама Ханна родилась в Витебске, куда семья Пен переехала из Литвы. В семье было много ярких представителей и интересных историй. Так Иехуда Моисеевич Пен, получив начальное образование в хедере, преодолев массу препятствий, осуществил свою мечту и окончил Петербургскую Академию художеств, после чего открыл в Витебске учебную художественную студию. Среди его учеников – Марк Шагал. Жизненная история моей мамы тоже не была простой: она, родив двоих детей – дочь Таню и сына Илью, – пережила развод с первым мужем и начала заниматься малым бизнесом: развивать небольшой магазин женской одежды. В 1916 году она второй раз вышла замуж, причем ее избранник красавец-блондин с абсолютным музыкальным слухом Цалел – моложе ее на четыре года, прекрасный пианист и танцор, мастер женской модельной обуви. Он был родом из многодетной небогатой семьи, в 13 лет его отдали учеником в ателье по пошиву верхней одежды. Отец прекрасно рисовал и любил создавать новые модели, особенно – для женщин.
Мама с папой встретились и познакомились в Двинске. Их любовь стала очередным вызовом ортодоксальным традициям семьи. В 1916 году в Петербурге состоялось бракосочетание моих родителей. После этого молодые переехали в Ригу и начали закладывать основы семейного бизнеса, который вскоре стал процветающим. В 1917 году на свет появилась сестра Дора, а в 1925, в день Пурима, родился я. Жизнь в Риге в те годы была великолепна, не зря город называли «маленьким Парижем». О детстве в Риге у меня самые светлые воспоминания.

— В родительском доме соблюдались религиозные традиции?

— Семья моих родителей была неортодоксальной. Конечно, у нас отмечались еврейские праздники, но родители были очень продвинутыми людьми с широкими взглядами. Бар-мицва у меня была в центральной синагоге (которую фашисты сожгли с 5000 евреев в 1941 году), и я читал главу из Торы, и кантор был у нас дома,- все, как полагается. Между собой родители говорили на идиш, а детей учили уже по-латышски. Они путешествовали, занимались бизнесом, встречались с друзьями, я общался с ними не слишком много.
Моей гувернанткой была одинокая немка Эльза, которая во мне души не чаяла. Поэтому с ранних лет я прекрасно говорил, а потом читал и писал по-немецки. Она открыла мне мир европейских сказок, привила любовь к чтению. Так получилось, что с самого начала она назвала меня ласково Гарри. Имя прижилось настолько, что о моем настоящем имени Гершон я узнал спустя много лет, когда по запросу из Риги прислали копию свидетельства о рождении.
С Эльзой связан и один забавный эпизод моего детства. Я рос болезненным мальчиком, плохо ел, мама расстраивалась по этому поводу. Однажды в гостях у родственников Эльзы меня угостили свининой. Дома я с гордостью рассказал, что наконец-то попробовал действительно вкусное мясо. Мама тяжело вздохнула, и через несколько дней на кухне появился второй комплект посуды... Здоровье ребенка было для мамы самым важным.

— Ваш отец заранее готовился к отъезду в Палестину, даже строил дом в Тель-Авиве. Почему Ваша семья не уехала до того, как наступили страшные для всех времена?

— Мой сводный брат Илья уехал в Палестину, стал там самостоятельным человеком, обзавелся семьей. Отец действительно тоже готовился к переезду, перевел деньги, построил большой дом на углу современных Дизенгоф и Фришман, на первом этаже которого должны были размещаться магазины. Он чувствовал, что в мире назревают большие столкновения и пытался обезопасить семью. Прибалтийским евреям грозила опасность и с запада, и с востока. Отец уговаривал маму как можно скорее решиться на переезд, но мама медлила - ее держало дело ее жизни - магазин, выгодно продать фирму сразу возможности не было. Я, успешно сдав экзамены, поступил учиться в престижную латышскую гимназию. Мама просила отца еще немного подождать... Так было упущено драгоценное время. Развитие событий подтвердило правоту опасений отца. В начале 1941 года уже арестовали руководителей еврейских общин, предприятия были национализированы. Отец выплатил чудовищную по тем временам сумму 18 000 лат (36 000 долларов) для того, чтобы нашу семью не трогали. Но эта сделка была очередным большевистским обманом.

— Как в Вашу семью постучалась беда?
— Сначала в 1938 году, повинуясь приказу фюрера, из дома ночью ушла Эльза. Это была первая ласточка. Ночью 14 июня 1941 г. в половине третьего нас разбудили стуком прикладов в дверь. Мама сначала упала в обморок, потом взяла себя в руки и сказала, чтобы в большую простыню собрали вещи, а меня попросила взять драгоценности. Сама она забрала альбом с семейными фотографиями. За одну ночь 10 тысяч наиболее известных еврейских семей были вывезены из Риги. Наша семья попала сначала в Красноярский край. Сестра Таня вместе с мужем Мишей и маленьким сыном Веней, вместе с 35-ю тысячами евреев, погибли от рук нацистов около железнодорожной станции Румбулы. Веню ударили головой об стену на глазах Тани... Они шли на расстрел в колонне одними из первых - так рассказала женщина, которой чудом удалось спастись в тот страшный день. В Румбулы погибли также мамин брат и папин брат с женами. Расстреляли почти всех учеников моей школы...

— Как складывалась дальше Ваша жизнь в ссылке?
— Настоящая трагедия была впереди - 9 декабря ночью пришли за отцом. Когда его уводили, он оглянулся на меня: «Сын, будь всегда честен!» Это были его последние слова, которые я слышал. Когда вскрылся Енисей, нас повезли в Туруханск, затем в Туру, столицу эвенкийского национального округа. Там нас вместе с другой еврейской семьей из Риги поселили в бараке, жить в котором было невозможно: зимой стены насквозь промерзали. Сестра с двумя высшими образованиями, включая консерваторию, владевшая пятью языками, машинописью оказалась в мужской бригаде на подледном лове рыбы. Мне запретили учиться в советской школе и отправили долбить вечную мерзлоту. Потом произошло чудо - меня взяли в теплую мастерскую, я стал учеником бондаря, делал бочки для засолки рыбы. Там меня заметил механик электростанции и взял к себе в помощники.

— Как Вы попали на фронт?
— Я понимал, что если меня не возьмут на фронт – мы все погибнем. В военкомате мне многократно отказывали: «Таких, как ты, не берем!» Мама знала о моих намерениях и хранила молчание. Но тут случилось неожиданное. В январе 1944 года с фронта на костылях героем вернулся Зяма, сын наших соседей по бараку. Когда нас ночью высылали из Риги, он был на вечеринке. Утром пришел - квартира опечатана, никого нет. 28 июня 1941 года он был мобилизован в Красную армию, защищал подступы к Ленинграду, был тяжело ранен, награжден орденом Красного Знамени. В поисках родных он дошел до Михаила Калинина. При его участии Зяме сообщили о местонахождении матери и сестры. Узнав о моем желании пойти на фронт, Зяма взялся помочь. Моя мама не стала возражать и сказала: «Пусть мой сын поступает, как сам хочет». Зяма пошел со мной к военкому и на своем примере сумел доказать, что знающий несколько языков еврей из Риги, у которого отец в лагере, а мать с сестрой в ссылке, может служить и быть полезным в армии. Так меня призвали добровольцем в армию с направлением в Красноярск и дальше в разведывательную роту.

— А что стало с Вашим отцом?

— Маме и сестре разрешили вместе со мной выехать из Туры. Когда мы в июне плыли обратно по Енисею, на теплоходе с нами возвращался генерал. У мамы оставалась единственная ценность - швейцарские золотые часы, она их ему продала, чтобы в Красноярске закупить еду для отца. Тогда у нас приняли посылку - почти полный мешок продуктов. И лишь спустя время, мы узнали, что в тот момент отца уже не было в живых – он умер еще в феврале от алиментарной дистрофии.

— Как началась для Вас война на передовой?

— Сначала я попал в Омск в 320 запасной полк, в разведшколу. Там была жесточайшая дисциплина и тяжелые условия жизни. Я учился переносить мыслимые и немыслимые тяготы. Уже через месяц я был переведен в разведроту командиром отделения. С трудом, благодаря сердобольной женщине-врачу, прошел медкомиссию. Она тогда сказала: «У таких доходяг сила духа больше». Комиссия дала мне добро, и я поехал на фронт. Я принимал участие в боях Второго Белорусского фронта.
Жизнь распорядилась так, что я сразу попал в распоряжение командира артиллерийского соединения полковника Меерсона. Он был совершенно седой, на гимнастерку был привинчен орден Красного знамени образца гражданской войны. Каждый день Победы я вспоминаю моего полковника благодарным словом – он не один раз спас мне жизнь. Меерсон сразу все великолепно понял о моем происхождении. Кто-то его самого спас в 1937 году, вероятно, поэтому он в свою очередь помогал мне до конца войны. У него в армии был огромный авторитет, он настоял на том, чтобы меня никуда от него не переводили. Он прекрасно понимал, что если я перейду в вышестоящие соединения, начнется проверка, и там откроется правда обо мне. Разведчики приняли меня хорошо, хотя сначала посмеялись, что я – еврей, оказался на войне, в разведке. Но это было до первого военнопленного, пока они не услышали как я говорю по-немецки. К тому же, я владел готическим письмом, на котором писались все приказы вермахта...
При переправе через Одер в апреле 1945-го я был тяжело ранен, но и тогда, перебинтованный, оставался под командованием Меерсона. После ранения меня демобилизовали, полковник отправил меня домой, сказал, что теперь я нужнее матери и сестре.
В 1978 году в Нойбранденбурге меня наградили высокой правительственной наградой ГДР - Серебряным Знаком Чести за освобождение города. Когда мне его вручали, извинились, что не могут дать Золотой, потому, что Золотой Знак Чести только у Брежнева. Зал приветствовал меня стоя... Всего у меня семь сталинских благодарностей времен войны за взятие северо-восточных городов.

— После демобилизации Вы вернулись в Ригу?

— Да, но сначала я навестил маму и сестру на Урале, в поселке Бисертский завод. Надеялся, что мы уедем на родину вместе. Начальник тамошнего НКВД сказал, что я смыл свою вину кровью, а мои родные - нет. В чем была моя вина, он не уточнил. Мама настояла на том, чтобы я один вернулся в Ригу, а они остались. Я так и поступил, но довольно скоро понял, что больше в столице Латвии меня ничего не держит. В Риге я закончил курсы шоферов. Наша квартира была национализирована, в ней жили чужие люди. Я однажды зашел к ним, мне открыла испуганная женщина в халате и бигуди. В квартире стояли старинные предметы мебели, книги, принадлежавшие нашей семье. Вышел я оттуда с огромной болью и твердым намерением покинуть Ригу. И вскоре переехал в Ленинград, где поселился у родственников, в коммунальной квартире. Мама и сестра через несколько лет тоже вернулись в Ригу, они были вынуждены снимать проходную комнату в чужой квартире... В следующий раз я приехал в Латвию уже в 1992 году, чтобы получить бумаги о полной реабилитации членов моей семьи. В России нас реабилитировали в 1993.

— На момент демобилизации у Вас не было не только высшего, но и законченного среднего образования. Тем не менее, Вы решили посвятить себя науке. Как складывался ваш путь в этой области?

— Поначалу учеба давалась мне с трудом – ведь по-русски я научился говорить, но писал с чудовищными ошибками. Родственники устроили меня в техникум текстильной промышленности. В техникуме у меня начались большие проблемы. На мое счастье я познакомился с геологом Галиной Сергеевной Бискэ. С ее помощью мне удалось устроиться в экспедицию, так начался мой новый профессиональный путь. В геологоразведочной партии я выполнял все функции простого рабочего, но трудился на совесть и получил предложение продолжить работу в геологии. В 1947 году я был принят на работу препаратором в сектор геологии Карело-Финской научно-исследовательской базы Академии наук СССР под руководством Г.Бискэ. Я переехал в Карелию и получил место в общежитии в Сайнаволоке, чему был очень счастлив. Сначала моя работа состояла в копировании карт и схем, потом Галина Сергеевна попросила меня перевести книгу В.Таннера о геологии Фенноскандии... Так одновременно я совершенствовал русский язык и осваивал геологическую терминологию. Библиотека филиала помогала мне наверстывать упущенное за годы ссылки и войны. На работе очень остро вставал вопрос о моей переаттестации. В 1960 году я экстерном закончил полную среднюю школу в Петрозаводске, а уже в 1961 году, будучи младшим научным сотрудником и активно работая в секторе геологии, поступил в МГУ. К этому моменту у меня уже были научные публикации. Разрешение на поступление давал после личной беседы со мной министр образования СССР. В 1965 году я экстерном сдал экзамены в МГУ по специальности «геоморфология». С экстернатом было немало проблем, я беспокоил заведующих кафедрами, убеждал их принять у меня экзамены, объяснял мою ситуацию, в конечном итоге, все пошли мне навстречу, поскольку знали уже мои научные работы. Сорок лет своей жизни я посвятил исследованию ископаемых диатомовых, защитил кандидатскую диссертацию, стал старшим научным сотрудником геологического сектора.

— Ваш путь в геологии счастливый еще и потому, что наука подарила Вам личное счастье...

— Да, с моей женой Надеждой мы познакомились прямо на рабочем месте. С тех пор мы вместе уже 57 лет. У нас было все: я завоевывал ее любовь, мы вместе были в экспедициях и ночевали в одной палатке, работали над одними темами... Надежду очень тепло приняла моя мама. В день нашего приезда в Ригу они с Дорой встречали нас белыми цветами, а у вокзала стояла роскошная бричка, запряженная лошадьми. в гривы были вплетены ленты, повозка украшена цветами. Мы медленно ехали по городу, а мама рассказывала моей жене о достопримечательностях. Так мама подарила Надежде Ригу и свое расположение...

— В жизни у Вас были удивительные встречи. Кого из Ваших наставников, друзей и товарищей Вы вспоминаете сегодня?

— Моя жизнь действительно была щедра на неординарных людей. Я много лет подряд дружил с художником Евгением Кибриком, его супругой и был в курсе всех перипетий их непростой личной жизни. Моими наставниками я считаю Галину Сергеевну Бискэ, Петра Алексеевича Борисова и Каукко Оттовича Кратца. Последний был интереснейший человек и талантливый ученый, член-корреспондент Академии наук СССР, по происхождению – канадский финн. Ему и его семье удалось уцелеть в страшные времена репрессий, это была таинственная история. Кстати, именно он «сосватал» мне Надежду...
Часто вспоминаю друга детства Макса Гуткина: он прошел концлагеря, принимал участие в роковом «переходе через Альпы» для того, чтобы в Турине попасть на судно, идущее в Палестину, воевал за независимость Израиля, закончил авиационный институт в США и в конечном итоге стал заместителем директора компании «Эль Аль». Сегодня он живет в Израиле, ему 86 лет, мы встретились чудом спустя сорок лет после разлуки...

— Ваша мама уехала в Тель-Авив 1955 году. Почему она приняла такое решение?

— Мама, как она написала в письме на имя Никиты Хрущева, «не могла жить в стране, где русские убили ее мужа, а немцы – дочь». Мама была одной из первых евреек, покинувших Советский Союз. Вскоре за ней уехала и сестра Дора. Когда мама уезжала, я как раз получал допуск «совершенно секретно», который ограничивал любое общение с людьми за границей. Пока до 1957 года мама оставалась гражданкой СССР, я ей мог писать. Потом я получал специальное разрешение для продолжения переписки. На похороны матери и сестры мне приехать не удалось – я был невыездным. В 1987 году я поставил вопрос о том, чтобы навестить могилы моих близких в Израиле. В ОВИРе мне устроили двухчасовой допрос, после чего сказали подождать... Через два года я получил разрешение на выезд. И с тех пор на протяжении 12 лет, пока позволяло здоровье, мы с Надеждой ежегодно несколько раз бывали в Израиле. Там еще были живы те, кто помнил моих родителей. В доме сохранились семейные альбомы с фотографиями, которые мама сберегла в ссылках и переездах. Адвокатом нашей семьи стал известный юрист Борис Минковский, который сидел с моим отцом в одном лагере...
Я очень люблю Израиль, но остаться жить там я не смог: моей Родиной навсегда стал Петрозаводск, где я встретил любовь, создал семью, получил квартиру и много лет, энтузиазма и сил отдал работе в филиале Академии наук.
Наталья Лайдинен

son.ru