Читальный зал

Давид Бронштейн. Фото hesspro.ru

Обычный гений

Заповеди заповедями, но разве могут устоять холодные каменные скрижали против харизмы и обаяния живого человека? Я «сотворил» его, не убоявшись небесного возмездия! Давид Бронштейн, Дэвик, был моим кумиром в шахматах с тех пор, как я научился играть в них.
Человеку, никогда «не бравшему в руки» шахмат, трудно объяснить, в чем гениальность Бронштейна. Его спортивные достижения более чем скромны. Правда, однажды, в 1951-м, он таки добрался до самого Ботвинника и сыграл с ним матч за звание чемпиона мира вничью. По существовавшим тогда правилам чемпион сохранил звание... Но это – все. Ну или почти все. Всего две победы в чемпионатах СССР, да столько же – в межзональных турнирах. Для топ-гроссмейстера – негусто.
Негусто, если оценивать размер таланта в кибернетической системе нулей и единиц, заработанных в турнирах и матчах. Но Бронштейн – это другое измерение шахмат, это – шахматное зазеркалье, в котором постоянно витали самые фантастические образы и идеи, требующие немедленного осуществления! Отсюда огромное количество курьезов, нелепых «зевков», нехарактерных, в общем-то, для шахматистов такого уровня. Но отсюда же и еще большее количество партий-шедевров, которым позавидовал бы любой из чемпионов мира. В девятой партии матча с Ботвинником – случай, вошедший в шахматную хрестоматию: увлекшись одной из таких идей, он попросту «зевнул» ладью, а затем, продолжая играть как ни в чем не бывало, сумел сделать ничью!
«Для меня Давид Бронштейн был гением не только в шахматах, – рассказывает Татьяна Болеславская. – По сравнению с обычными людьми у него были иной способ мышления и другая система ценностей. Помню, в Париже я захотела посмотреть знаменитую статую Венеры Милосской. Виденные ранее репродукции никак не объясняли всеобщего восторга, который окружал скульптуру этой тяжеловесной женщины. В душе я уже согласилась с учеными, объяснявшими, что у древних греков был особый идеал женской красоты. Своим мнением я решила поделиться с мужем. «Подожди», – ответил Давид. В Лувре он подвел меня к статуе не спереди, как подходили все посетители, а со спины. Фигура Венеры стояла к нам как бы вполоборота. И случилось чудо! Никогда в жизни я не видела столь пленительной женственности».
Как-то его соперник во время турнирной партии вдруг решил взять уже сделанный ход обратно – случай уникальный в истории шахмат. Как только к судье соревнований вернулась способность говорить, он, разумеется, потребовал восстановить позицию, но Бронштейн с улыбкой заявил, что не возражает против «перехода»... Дэвик не играл в шахматы – он творил. Начиная партию, он мог неожиданно надолго задуматься над первым ходом. Не склонный обычно к комплиментам Виктор Корчной как-то назвал его первым по глубине понимания шахмат из всех современных шахматистов. Пожалуй, можно было бы добавить – и первым по силе художественного впечатления, производимого его партиями.
«Однажды из киевской школы, где он учился, пришло письмо. Его называли знаменитым учеником и просили прислать книгу или какую-то памятную вещь для школьного музея. Он так ничего и не отправил. Ему трудно было решиться на обычные повседневные поступки. Даже сходить на почту. «Что я такого особенного в жизни сделал? Что я им пошлю»? – сетовал он...»
Его первый учитель и тренер А.М. Константинопольский как-то рассказывал, что очень часто все домашние заготовки, вся «стратегия», подготовленные ими совместно перед партией, сразу же после ее начала шли прахом – Бронштейна захватывала какая-нибудь сумасшедшая идея и он, забыв обо всем, начинал импровизировать. В такие моменты предугадать его следующий ход было невозможно – они все казались такими же «сумасшедшими», как и сам Давид, пока наконец не становился ясен весь замысел. При этом сам Бронштейн утверждал, что «особенный талант в шахматах не нужен. Память, способность воспроизвести вариант. И все!».
«Феномен» Бронштейна проявлялся не только за доской – он дал жизнь многим «рационализаторским предложениям» в шахматах, таким как турниры с укороченным контролем времени, хронометраж партии, когда фиксируется время, затраченное обоими соперниками на каждый ход, и затем рисуется график партии, похожий на результаты стенографии, или «сеанс одновременной игры», даваемый двумя шахматистами друг другу сразу на нескольких досках.
«У него было удивительное чувство прекрасного. Давид говорил, что, даже ничего не понимая в шахматах, можно оценить, хорошая у игрока позиция или плохая. Как? Очень просто: все зависит от того, красиво расположены фигуры на доске или нет».
«Другая система ценностей» плохо уживалась с советскими стандартами. В условиях тоталитарного общества ее носители оказывались постоянно на виду – «торчали, как три тополя на Плющихе», по меткому выражению главного героя популярного фильма «Джентльмены удачи». Однако счастливое свойство таких людей – полное пренебрежение материальной стороной жизни – в большой степени нивелировало те неприятности, которые старалась создать для них власть. Находясь до некоторой степени «вне жизни», они, естественно, были и вне политики. Власть, государственный строй были для них просто средой обитания – такой же естественной, как окружающая природа или смена времен года. Такие вещи просто не замечались, что для тогдашней власти было само по себе тяжким грехом.
«Однажды в Исландии Давид купил себе замшевую шапку-ушанку, которая была вдвое меньше его головы, с длиннющим козырьком. Эту покупку он объяснил желанием сделать приятное пожилой даме – хозяйке магазинчика».
Бронштейн – шахматный чудак. Паганель. Дон Кихот. Таким людям чужды не то что соображения практической выгоды, но даже естественное чувство опасности, заставляющее обычных людей рассчитывать возможные последствия своих поступков. Он поступал по велению души не потому, что был таким смелым, а просто потому, что не представлял себе других вариантов. По-видимому, вопрос «Что мне за это будет?» никогда даже не приходил ему в голову. К примеру, назвав родившегося у него сына Львом, он во всеуслышание заявлял всем, что это в честь его «однофамильца» Льва Троцкого...
Там же, в Рейкьявике, он приобрел «Графа Монте-Кристо» на исландском языке (на котором не умел читать) и четыре экземпляра (все, что были) журнала со статьей о музее Шекспира. На мой вопрос, зачем так много, сказал, что очень долго искал этот журнал и было бы просто глупо купить всего один. Многие годы он не имел своего угла и привык все, что любит, иметь как бы про запас: а вдруг потеряется?..»
В 1978-м, перед матчем на первенство мира Карпов – Корчной, ЦК КПСС и Шахматной федерацией СССР было инициировано открытое письмо советских шахматистов против «отщепенца» Корчного. Из нескольких десятков прославленных гроссмейстеров нашлись только четверо, отказавшихся поставить свою подпись. Но если Бориса Спасского, к тому времени уже женившегося на француженке, жившего в Париже и закончившего борьбу за чемпионское звание, власти достать не могли, а Михаилу Ботвиннику, считавшемуся «марксизмом-ленинизмом» советских шахмат, к тому времени уже было позволено абсолютно все, то Давиду Бронштейну и Борису Гулько после этого пришлось несладко...
«Его отца арестовали в 37-м. Дэвик мечтал стать математиком, но дорога в университет для «сына врага народа» была закрыта. Вопреки всему, он стал образованным человеком с блестящей эрудицией, свободно говорил на нескольких европейских языках, но завидовал мне, получившей классическое образование».
Бронштейн был живым опровержением всех шахматных законов, исключением из всех правил. Чрезвычайно общительный, он готов был играть в шахматы с кем угодно и где угодно, никогда не отказывался сыграть и с обычными любителями. Где бы он ни появлялся, вокруг него моментально возникала толпа – он часами мог отвечать на вопросы, анализировать позиции. Кажется, это был единственный из гроссмейстеров, который никогда не участвовал в шахматных войнах, поддерживал хорошие отношения со всеми коллегами...
В своей книге «Прекрасный и яростный мир» он так выразил свое жизненное и шахматное кредо: «Я никогда не соглашусь с пропагандой недружелюбного и даже враждебного отношения к своему партнеру по мотиву, что это как будто бы помогает победить его. Дальнейшее развитие такой психологии грозит привести шахматное искусство на орбиту шахматного бизнеса. Те, кто утверждает, что цель шахматной борьбы – получить очко любой ценой, не должны удивляться, когда эта единица обрастает нулями и превращается в миллион долларов. Настраивать себя на ненависть к партнеру, жертвовать богатством души ради очка в таблице – это шахматы нищих».
Его книги – это вообще отдельная тема. Лучшая из них – «Международный турнир гроссмейстеров» о межзональном турнире в Швейцарии 1953 года. На первый взгляд – обычный сборник партий, каких в то время выходило много. Однако комментарии Бронштейна к партиям написаны так, что ими уже более полувека зачитываются даже люди, не знающие, как ходят фигуры. По сути, каждая партия в книге – маленькое эссе, причем совсем не только о шахматах... А еще были «Самоучитель шахматной игры» – лучший из всех шахматных учебников, которые я держал в руках, «200 открытых партий», «Ученик чародея» (в соавторстве с Т.Фюрстенбергом), «Давид против Голиафа» (в соавторстве с С.Б. Воронковым), «Прекрасный и яростный мир» (с Г.Cмолян)...
«Давида похоронили через ряд от могилы моих родителей. И я потом туда погружусь. Муж часто повторял: «Я умру, и со мной умрет целый пласт шахматной культуры». Были телеграммы, звонки от его друзей и простых любителей шахмат. Но ни один из чемпионов мира, ни одна из шахматных федераций, ни ФИДЕ не прислали своих соболезнований...»
Григорий Аграновский