Читальный зал

Тленная вечность Валерия Ободзинского

Валерий Ободзинский – единственный певец советской эстрады, который пел голосом молодого человека своей эпохи так проникновенно, что мы и по сей день, давно распрощавшись с молодостью, ощущаем холодок тоски по чему-то неизъяснимому, которое каждому дано и у каждого будет отнято.
Два фильма про инопланетян показали советскому зрителю почти одновременно. Первый – «Эта веселая планета» о приключениях пришельцев в новогоднюю ночь, второй – «Молчание доктора Ивенса», проникнутый духом обреченности, с неминуемой гибелью героев где-то на Западе. Время от времени там всплывает песня – призрачный голос за кадром (громкость не велика) поет по-английски, сопровождая появление и исчезновение инопланетных призраков в интерьерах искусственной «заграницы». В кинозале шептались: «Ободзинский?» Похоже на Ободзинского… Недавно он так блистательно исполнил песню (в оригинале ее поет Хосе Фелисиано) из вестерна «Золото Маккенны», что люди специально ходили в кино, чтобы ее послушать, даже записать на портативный «маг». Может быть, теперь ему разрешили запеть по-английски для правдоподобия?
«Молчание доктора Ивенса» в данном случае символично. Похоже на Ободзинского. Но спросить не у кого. Имя в титрах не указано. Почему-то о самом интересном спросить не у кого. Вся надежда на интуицию.
«Слова наши, а в припеве зачем-то «О, ге-о-о-ол», – недоумевали придирчивые граждане, слушая, как поет Ободзинский известную песню Beatles. И действительно, только очень наивный человек не обратит внимания на эту странность: текст русский, а в припеве английское слово.
Стоит отметить, что по замыслу «Girl» – это пародия на жестокую портовую балладу о несчастной любви. Но простодушный слушатель, принимая ее пафос за чистую монету, готов, сглатывая слезу, подвывать: «Ге-о-о-ол». К разряду таких песен «с двойным дном» можно смело отнести «Падает снег» Адамо, «Дилайлу» Тома Джонса, «Oh, Darling» и даже в какой-то мере «Yesterday» Маккартни, их объединяет некоторая романсировка, говоря казенным языком – цыганщина, но она преподнесена с безупречным вкусом.
Простодушие невосстановимо. Валерий Ободзинский – единственный певец советской эстрады, который пел голосом молодого человека своей эпохи так проникновенно, что мы и по сей день, давно распрощавшись с молодостью, ощущаем холодок тоски по чему-то неизъяснимому, которое каждому дано и у каждого будет отнято.
На Западе так могли петь Колин Бланстоун (вокалист бит-группы The Zombies), ранний Сальваторе Адамо, ранний Джанни Моранди. Эти имена приходят в голову, если Ободзинского слушает человек сведущий, готовый к смелым аналогиям.
Передача эмоций юного существа с ограниченным лексиконом требует виртуозного владения оттенками, намеками и недомолвками. Тексты Онегина Гаджикасимова были по-западному скупы, даже примитивны. Он излагал незрелые чувства незрелым языком незрелого человека, но в устах Ободзинского каждое слово, каждый образ обретали емкость и вес: «…ты поймешь, конечно, все, что я сказать хотел! Сказать хотел – но не сумел…»
Нигде и никогда отечественный барокко-поп не возвышался до мировых стандартов (а возможно, и превосходил их), кроме как в «Восточной песне». Неповторимое, ювелирное творение своей эпохи до сих пор нельзя ни постичь, ни скопировать полностью. «Обжигает, но чуть-чуть…» Неподдельная экзотика должна обжигать, но чуть-чуть, считал Иннокентий Анненский.
Даже из такой сугубо британской пьесы, как «Последний вальс», Ободзинский сумел сделать нечто свое, отвергнув зычную помпезность Энгельберта Хампердинка (песня была написана специально для него). В результате вместо ироничных воспоминаний некого джентльмена о первой любви нам слышится тревога за хрупкий и не вечный подарок переменчивых звезд, то есть судьбы.
«Последний вальс» – последняя песня на первом большом диске Валерия Ободзинского. Эту версию затмевает масса других, более дерзких и ярких номеров, но и 40 лет спустя она хранит калейдоскоп эмоций и образов. Которые хочется познавать и запоминать. Кто же все-таки поет в «Молчании доктора Ивенса»?
60-е – время монологов. Началось с Элвиса: Are You Lonesome Tonight?, а за ним разговорному жанру отдали дань и более молодые артисты: Мик Джаггер (Time Is On My Side), бесстрастный Лу Рид, пылкий и совестливый Эрик Бердон, Ван Моррисон… Ободзинский немногословен, он говорит тише, чем поет: «Да…да…так и будет. Так и будет». Но сколько в его увещевании вселенского одиночества и отчаяния! Словно персонаж в свои немного лет уже ведает, что будет именно не так и в будущее лучше не заглядывать.
К началу 70-х сентиментальный «рэп» на фоне чувственной мелодии сделался общим местом – гурманы упивались соул-барковщиной Барри Уайта, обыватель довольствовался Джо Дассеном. «Индийское лето» Ободзинскому удалось переработать в нечто совсем иное – в надгробную речь, в панихиду по собственной карьере, когда удача и разум уже начали уступать место забвению и безумию.
Мы не будем называть имен, но в Союзе водились свои эрзац-Томы Джонсы, суррогатный Хампердинк и парочка Челентано молдавского разлива. Это нормально для здешних, и не только, мест. Только Ободзинского никак нельзя называть имитатором при очевидном сходстве с Рафаэлем, Моранди, Нико Фиденко. В данном случае это не подражание, но высокое сходство талантов. Знак принадлежности к певческой элите.
Даже если бы не было «Золота Маккенны» или «Миража», если бы, подобно сотням зарубежных сенсаций-однодневок, Обоздинский оставил нам только «Так и будет» и «Восточную песню», эти крупицы стали бы классикой, за ними бы охотились, их было бы достаточно для рождения легенды.
Легенде противоречат факты. Перечислив творческие удачи, биографы считают выпитые бутылки, проглоченные таблетки (этого добра всегда оказывается больше), качество и количество поклонниц и жен. Со смаком произносят «кладовщик», «ночной сторож».
Припухший ангел со взглядом авантюриста эпохи Калиостро. Сколько прирожденных кладовщиков проглотили бы не меньшую дозу отравы, чтобы спеть так, как он, а там уж все равно?
По лицу на афишах было видно: вкус хорошей жизни ему знаком, но невинность интонаций отгоняла сумрачные предчувствия: «А кто-то мне говорил, что глаза иногда лгут…»
Тоска по уходящей (и ушедшей) молодости осталась позади. Наступил черед искусственной ностальгии. Кого-то муляжи прошлого устраивают больше, чем оригиналы, адресованные совсем другим людям.
«Есть на земле в сто раз меня смелей разных парней, других парней», которые никогда не осмелятся запеть о своей нерешительности, о тревожном ожидании у дверей. Некоторые будут молчать всю жизнь, изводя себя вопросом: «Что изменилось – мы или мир?»
Ободзинский поет от имени робких, но последовательных романтиков, тех, кто не решается нажать кнопку звонка, но верен себе.
Врата тишины распахнулись перед ним, когда большинству было неизвестно, жив ли он или мертв. «Палестинское танго» Вертинского, одна из последних записей, аранжирована бедно и скверно. Только голос звучит с прежней силой, опровергая сомнения и страх. Он будет звучать всегда.
Георгий Осипов

chaskor.ru