Читальный зал

Кадр из фильма Сирила Туши «Ходорковский». LaLa Films

Сирил Туши: «Хочу сделать версию “Ходорковского” в виде сериала – типа “Сопрано” или “Тюдоров”»

Накануне премьеры фильма Сирила Туши «Ходорковский» столичные кинотеатры один за другим отказались от показов. Первыми бежавшими с корабля стали представители сети «Москино». Частные кинотеатры, прослышав об этом, видимо, просто перестраховались. Предполагалось, что фильм будет демонстрироваться на семи экранах, однако в итоге соглашение о показе картины не расторг лишь киноклуб «Эльдар».
Еще пару недель назад российский прокатчик фильма Ольга Паперная с энтузиазмом рассказывала, что с прокатом нет никаких проблем, даже «Москино» согласилось взять фильм. Казалось, самое трудное осталось позади – получено прокатное удостоверение. Первая реакция кинотеатров была положительная: фильм вызвал ажиотаж.
Казалось, московские бизнесмены наконец почувствовали себя достаточно свободными и независимыми для того, чтобы принять решение о показе фильма без одобрения свыше. Правда, регионы тушевались, но была надежда на так называемые вторые экраны – механизм был запущен. Однако, как показала практика, система власти работает настолько идеально, что запрещать уже не обязательно: годы страха привели к возникновению самоцензуры, которая действует по инерции, без всяких намеков свыше.
Накануне премьеры «Ходорковского» на фестивале «Артдокфест», а также выхода картины в прокат Дарья Абрамова поговорила с режиссером фильма о его работе, а с российским правообладателем «Ходорковского» Ольгой Паперной о запрете на картину.

– То, что вы рискнули снять «Ходорковского», заслуживает как минимум уважения: снимать документальные фильмы – работа сама по себе нервная, а в России – особенно. Уверена, было нелегко находить общий язык с людьми в стране, где никто даже толком не говорит по-английски...

– Я вначале как-то наивно ко всему относился, несмотря на то, что на тот момент даже не мог прочитать свое имя на кириллице. Когда первый раз зашел в московское метро, не мог разобрать, где вход, а где выход. Сильно недооценивал проблемы, которые мне предстояли с языком. Так что первый год я потратил на то, чтобы понять логику Москвы, узнать русский характер и хоть как-то разобраться с языком. Ну и, конечно, приходилось пить много водки и слушать, слушать, слушать чтобы, сблизиться с людьми.
Люди, с которыми я работал, с большим скепсисом относились к моему проекту. Многие и вовсе считали, что я работаю по заказу, что я агент. Вокруг фильма было очень много страха, и со стороны людей Ходорковского в том числе. Они не понимали, чего этот парень вообще хочет, кто он? Сам факт того, что это связано с Ходорковским, вызывал у них страх. Все это как-то случайно получилось: изначально же я хотел снять игровой фильм. Идея документалки пришла позже: никакой сценарий не сравнится с российской действительностью.

– А когда вы начинали, тут были какие-то друзья или хоть кто-то, кто помог бы преодолеть культурный барьер? 

– В первую очередь, Симона Бауманн, мой сопродюсер (Симона, немка из Восточной Германии, в совершенстве владеющая русским языком, также работала с Александром Миндадзе на проекте «В субботу». – OS). Она была для меня своего рода гидом по русскому, а также по советскому и комсомольскому менталитету. Она ровесница Ходорковского и изучала марксистко-ленинскую философию в Ростове-на-Дону. Изначально, правда, у нее было много предрассудков насчет Ходорковского. Откровенно говоря, она его просто недолюбливала. Симона знала людей из «ЮКОСа» и говорила о них так же, как и многие другие умные люди, которых я встречал в России: не то чтобы с цинизмом, но уж точно не романтично. Она меня предупреждала: «Сирил, ты этот фильм никогда не сделаешь. Ты и представить себе не можешь, как в этой стране все устроено – забудь!» И каким же сюрпризом для меня было, когда через год она сказала: «Ну окей, я буду твоим сопродюсером».
Были еще два немецких парня из ВГИКа, они меня водили по клубам типа «Проекта ОГИ» и «Пропаганды», знакомили с ночной жизнь – немаловажный опыт. Постепенно появились какие-то знакомые, близкие к Рублевке, высшему обществу, которые открыли мне двери в жизнь светских людей, мир богатых – это, конечно, что-то невероятное, если сравнивать с тем, что было двадцать лет назад, да и если сравнивать с Берлином – тоже.

– Тем не менее, это, наверное, не самый дружественный мир по отношению к чужаку. Как все-таки удалось найти контакт с теми немногими, кто согласился принять участие в фильме? 

– Пять лет работы! В начале никто не хотел говорить, вообще никто. Потом я познакомился с Машей Орджоникидзе из пресс-центра Ходорковского, она меня связала с его мамой, например. Потом просто много общался, искал, пытался найти контакты знакомых Ходорковского. Многие из его одноклассников, кстати, живут все в тех же домах, еще со школьных времен.
Но вообще было сложно. Например, Леонид Невзлин – он сейчас в Израиле. Мне его люди на протяжении трех лет говорили, что с ним невозможно встретиться, ни одного шанса: он в опасности, и нельзя доверять никому. Мне очень помогли новые знакомые, те, кто со мной уже встречался и мог подтвердить, что я не какой-то там агент: три человека написали ему письма о том, что я надежный человек. Это действительно был долгий процесс построения доверительных отношений и попыток доказать, что я не шпион.

– Тем не менее, от участия в фильме отказались почти все главные персонажи из истории Ходорковского.

 – Конечно, многие отказались. Все государство: Путин, Медведев, Дворкович, Сурков. Я перепробовал кучу способов связаться с ними. Они меня не посылали откровенно, конечно, но у них все «времени нет». Все олигархи, которые живут еще в России: Абрамович, Потанин, Дерипаска, – все сказали «нет». Ой, да на самом деле все отказались! И это печально, потому что теперь кажется, что я какой-то пропагандист. Безусловно, для фильма было бы лучше, если бы кто-то и с противоположного фронта высказался, чтобы были разные, противоречивые мнения.

– В течение работы над фильмом вам поступали какие-то прямые угрозы или намеки на то, что лучше бы прекратить?

– Вообще нет. Я тоже удивлялся. Когда я только начинал работать в Москве, я жил в общежитии при Институте имени Пушкина, учил там русский язык. Со мной жило множество молодых русских людей из регионов, и они рассказывали мне о том, что происходит в России. В те годы в Лондоне был убит Литвиненко, в Москве – Политковская. Так что я был действительно напуган, все думал: надо сваливать отсюда скорее.
Но я только один раз заметил, что за нами следят (хотя, может, по факту случаев было больше): мы ехали на поезде из Новосибирска в Читу. Скажу честно, если бы была какая-то реальная угроза, я бы прекратил съемки. Но, думаю, причина, по которой мне никто ничем не угрожал, – то, что я немец, они меня просто не воспринимали всерьез как угрозу. Мне многие говорили: Сирил, был бы ты русским парнем, все было бы гораздо опаснее. Но немец, из далекой страны с какими-то другими обычаями, понятиями, законами...

– Может, угроз не было еще и потому что фильм, несмотря на тему, получился не таким уж радикальным?

– Но я пытался его таким сделать! Ведь все на самом деле связано с властями. Но я не откопал каких-то тайных данных, малоизвестных фактов, что меня и спасло отчасти. Ведь я и не журналист-расследователь, у меня цели были более гуманистические, больше все-таки на уровне искусства, чем политики и экономики.

– У вас есть какие-то идеи насчет того, кто виноват в февральской краже?

– Мы, если честно, никогда не думали, что это ФСБ или что-то такое. Просто какие-то дураки, пытавшиеся украсть компьютер. Со стороны государства такое поведение было бы глупым, так как фильм уже невозможно было остановить –само собой, были копии.

– А в качестве угрозы?

 – Ну, не знаю... Потом же нашли одного парня с моей кредиткой, да и вообще все это выглядело как обычная кража – забрались ко мне три идиота, помешанные на макинтошах. Но я действительно был испуган.

– Кто помог с финансированием фильма?

– Сначала я был сам по себе. И удивлялся, что меня не забрасывают деньгами, потому что тема-то интересная. Потом немецкое телевидение подключилось плюс государственные средства.

– А что сам Ходорковский думает насчет фильма? Он вообще был в курсе процесса съемок?

– До того момента, как я лично с ним встретился и записал небольшое интервью, если это так можно назвать, я не был уверен, знает ли он обо мне. Это очень странно – пять лет работать над фильмом о человеке, который, может, даже о тебе не слышал.
Вот недавно я случайно наткнулся на интервью с Ходорковским для французского журнала «Пари Матч». Его там спрашивают: «Сирил Туши, режиссер фильма о вас, утверждает, что вы будете освобождены, если цена за баррель нефти упадет до 30 долларов и в стране начнется ужасный финансовый кризис. Прав ли он?» Ходорковский ответил, что не сомневается в моем таланте, но не уверен, что я компетентен в вопросах экономики (я действительно некомпетентен). На самом деле журналистка что-то напутала, и я такого никогда не говорил, но по крайней мере я теперь уверен, что он обо мне что-то знает! Он, конечно, не видел фильма, так как у него нет проигрывателя или проектора в тюрьме, но я послал ему текст.

– Анимация в картине появилась для того, чтобы компенсировать отсутствие главного героя?

– Она появилась, во-первых, потому, что я не надеялся увидеть Ходорковского лично. И я решил, что раз я делаю фильм без его героя, я должен как-то этого героя воссоздать. А во-вторых, хотелось найти способ передать с помощью анимации более абстрактные идеи.

– Вы вообще на связи с Ходорковским? Пишете друг другу письма?

– Я писал что-то и получал от него письма. Но когда ты сидишь в тюрьме, твои ответы, наверное, немного редуцируются. Однако я общаюсь с его первой женой и сыном.
– Ходорковский для вас остается героем? – Я много над этим думал. Мы живем во времена, когда героев нет. И все же я бы сказал, что он наиболее близок к тому, чтобы быть героем. Он делал то, чего никто не делает, он пытался сделать что-то для страны, и потому он так интересен.

– Насколько трудно было оставаться объективным под давлением стольких голосов со всех сторон, мнений умных, влиятельных людей?

– Это было очень трудно, мне кошмары по ночам снились, я постоянно боялся, что будет дальше. Что если я в чем-то ошибусь, что если из-за моего фильма срок Ходорковского в тюрьме увеличится? Вдобавок до этого я снимал только художественные фильмы, поэтому мне было трудно работать с фактами. У меня было куча сомнений, просто миллион, так что в какой-то момент я решил просто отпустить все свои страхи и вложить эту энергию в фильм.

– Вы думаете, ваш фильм может радикально повлиять на зрителей из России? На их мнение о стране, о политической ситуации? Или это в первую очередь не социалка, а история одного героя, рассказ о его жизни?

– Я не настолько самоуверен, чтобы думать, что мой фильм может изменить мир или людей, но он может по крайней мере спровоцировать начало дискуссии. Главное, что я для себя понял, пока делал фильм: люди должны уметь меняться, и неважно, когда и насколько сильно. Я, например, пересмотрел свои стереотипы по поводу КГБ, не все там такие уж плохие. Ведь и я, вполне возможно, в девяностых не захотел бы встретить Ходорковского. Тогда он был большим капиталистом, а сейчас он очень интересный человек, вдохновивший меня на фильм. Может, и немцы изменят свое мнение, поймут, что не все в России олигархи (много и других идиотских клише). А русские перестанут считать, что все глупцы, кроме них.
Мое собственное идеальное представление о вашей стране разрушилось. У меня же есть русские корни, и моя мама привила мне такой романтический образ России: литература, искусство, балет, Тарковский. Так что когда я впервые здесь оказался, я был шокирован, что всего этого уже нет. Но впоследствии я понял, что главное – быть открытым, готовым изменить угол зрения и принять вещи такими, какие они есть.

– И какой ваш новый взгляд на Россию?

– Я утратил свою наивность. Что мне нравится в русских, так это то, что они не озабочены безопасностью, как немцы, постоянно оформляющие миллион страховок и вкладывающие все деньги в банк. Русские рискованные, отчаянные. Но меня расстраивают многие вещи. Например, то, что молодежь не имеет своего мнения, не участвует в политической жизни страны. Не думает о том, чего хочет и как может повлиять на свое будущее. Хотя и сам я, конечно, в молодости больше интересовался всякими сказками, фэнтэзи, кино... Но так быть не должно. Или вот, Медведев недавно сказал Путину: давай, возвращайся. После этого десять моих друзей из Москвы позвонили мне и сказали, что переедут в Берлин. Это так печально! Самые образованные, те, кто мог бы на самом деле что-то поменять в этой стране, уезжают. А те, кто остается, либо просто не имеют денег и образования, чтобы уехать, либо зарабатывают в России столько, что останутся при любом раскладе. Но для них Россия – всего лишь прибыльное место работы, дома-то у всех в Лондоне и Швейцарии. Никто не хочет и не может хотеть остаться, никто.

– Но их можно понять. К тому же Москва едва ли модель всей страны.

– Я их не виню, но это так грустно. Ну да, за Москвой царит Первый канал, это я уже понял. Я тут недавно посмотрел его в гостинице – я, конечно, слышал об этом, но не видел сам – так вот, 80 процентов информации на Первом – это Путин и Медведев. Это же безумие! У меня был такой план (возможно, правда, не очень безопасный и дорогой): снять вагон в поезде, который едет из Читы в Карелию, то есть из одной тюрьмы Ходорковского в другую, и, останавливаясь в каждом городе, показывать фильм, может, на каком-то переносном экране. Но я боюсь, это не так безопасно, как показывать в больших городах.

– А правда, что ваш следующий фильм про Джулиана Ассанжа?

– Да, на этот раз сделаю игровой. Потому что, во-первых, документалки уже многие делают, а во-вторых, в случае с Ассанжем я бы хотел иметь большую свободу для фантазии. Не хочу, чтобы это была стопроцентно реальная история. Но интерес к Джулиану у меня такой же, как к Ходорковскому: оба очень противоречивые, интересные персонажи.

– А в России нет никаких потенциальных проектов?

– Я бы с радостью! Только бы визу всегда давали. Я сейчас даже с Ходорковским все никак не остановлюсь, несмотря на то, что пять лет снимал. Вот хочу еще сделать телевизионную версию в виде сериала – типа «Сопрано» или «Тюдоров». Чтобы все было подробно, показать его историю с самого детства, только на этот раз с актерами.
Дарья Абрамова

openspace.ru