|
Читальный зал
Иннокентий Смоктуновский со своей «Соломкой»
|
Трудно быть женой...
18.06.2010 Перечитать свое интервью с Соломеей Михайловной Смоктуновской (я беседовал с ней в Москве восемь лет назад и оно было опубликовано в израильской газете «Вести») мне захотелось по двум причинам. Первая – в этом году Иннокентию Михайловичу Смоктуновскому исполнилось бы 85 лет, а Соломея Михайловна одного с ним года рождения – до 120. Вторая – «гуляя» по Интернету, я наткнулся на материал, в котором Соломея Михайловна рассказывала, что видит призрак мужа.
« … Можете думать что угодно, но даже после смерти Иннокентия Михайловича я по-прежнему вижу его, говорю с ним. Это происходит перед разными событиями в нашей жизни. Это всегда неожиданно. Просто это постоянно где-то в подсознании. Я всегда думаю о нем, помню о нем каждую минуту своей жизни, а в какой-то момент возникает ощутимое и не очень веселое состояние…
…Наверное, это не надо вслух высказывать, такое состояние не всем свойственно. Я знаю одно – при том, как мой муж любил семью, вполне объяснимо, что он не покидает нас и после смерти. Это естественно, что я вижу Иннокентия Михайловича…»
«Можно ли в наше время нормально беседовать, разговаривать?! Какие тут интервью? По телевизору, в газетах – ужас, кровь, страх… В городе, в котором я родилась, каждый день взрываются бомбы, гибнут женщины, дети, старики…»
– Простите, Соломея Михайловна, – спрашиваю я вдову Иннокентия Михайловича Смоктуновского, – в каком городе вы родились ?
В Иерусалиме я родилась, в Палестине… В 1925 году. (Все приготовленные вопросы, все домашние «заготовки» мигом выскакивают из головы. – В. Х.). Вот мое свидетельство о рождении, паспорт… Что там написано ? «Иерусалим, Палестина, Шуламит». Моей мамочке, Шире Кушнир, было шестнадцать лет, а папе, Хаиму Хацкелевичу, – чуть больше, когда в 1922 году они, вместе с дочкой, моей старшей сестрой Рут (она живет сейчас в Ашкелоне), решили уехать в Палестину – строить новую жизнь, жить в коммуне. Дети, идеалисты, еврейские Ромео и Джульетта. Да выключите вы диктофон ! Вам никакой пленки не хватит! Это же такие жизни! Такие истории!
– Все же попробуем. Лучше всего – начать сначала. Откуда ваши родители приехали в Палестину?
– Из местечка Кроки Шяуляйского уезда. В Литве они бросили дом, замечательную семью, родителей и уехали в Палестину. Поселились в Рамат- Рахели. В моей памяти из рассказов мамочки сохранились несколько ивритских слов: «гдуд», «иври», «кибуц». Папа работал в каменоломнях. Но постепенно коммуна распалась… Распалась и семья… Моя мамочка, она была такой необыкновенной женщиной… Ну просто Голда Меир – романтик… О ней восемь лет назад был снят документальный фильм. Мама умерла несколько лет назад в Ашкелоне.
– Соломея Михайловна…
– Понимаю, понимаю, рассказывать нужно по порядку. Так вот, мамочка взяла троих детей: Рут, меня и крошку Эличку и вместе с некоторыми коммунарами уехала в Советский Союз. В Одессе у них отобрали сельскохозяйственное оборудование, которое они взяли с собой, английские фунты и отправили в Крым. Там, недалеко от поселения Саки, образовывалась новая еврейская коммуна «Войо Нова».
– Сколько вам тогда было лет?
– Мне было пять, но я хорошо помню свои руки. От голода и холода они были как подушечки. Помню саманные домики, степь, мамочку в ватных брюках, скачущей на лошади. Она заведовала фермой.
Судьба еврейских коммунаров ужасна. Большинство из них были арестованы и погибли. Нас с мамой спасло чудо. В 1932 году в коммуну из Москвы приехала группа московских художников. Среди них был Михаил Ефимович Горшман. Он познакомился с мамочкой и влюбился. В нее невозможно было не влюбиться! Через год он увез всех нас в Москву. Все его друзья от этого поступка обалдели. Мама стала работать в еврейском детском доме в Малаховке, начала писать детские рассказы на идише. Рут и я пошли в еврейскую детскую школу на Селезневке. Но в 1937 году ее, как и другие национальные школы, закрыли, и нас перевели в русскую школу. В этом же году родился мой брат. Он живет в Москве, достойнейший человек.
– А о судьбе вашего отца, Хаима Хацкелевича, известно что-нибудь?
– Какое-то время он писал мне письма…
– На каком языке?
– Аф идиш, конечно! Вот они! Знаю, что он участвовал в войне в 1948 году. Знаю, что умер в конце 60-х годов и похоронен в кибуце Эйн-Харод. Иннокентий Михайлович и Маша, наша дочь, приехав в гости в Израиль, съездили в этот кибуц, но кладбище было закрыть, и могилы они не увидели…
Окончила я школу рабочей молодежи, потом художественно-театральное училище. В 1951 меня распределили в театр имени Ленинского комсомола…
– В Ленком…
– Это сейчас его так назвал великий коммерческий деятель Марк Захаров. Чепуха! Да ладно, пусть… Пипл хавает…
Я работала заведующей пошивочным цехом. В 54-м году в театр пришел Иннокентий Михайлович.
Из издания в издание кочует легенда о том, как благополучная девушка, красавица, москвичка, нашла под театральной лестницей бездомного провинциального актера и с помощью связей в театральном мире вывела его «в люди».
Бред! Бред! В последнее время я не даю интервью и не встречаюсь с журналистами. Разговариваешь – вроде бы нормальный человек, а откроешь газету, увидишь, что он написал… Я от этого впадаю в стрессовое состояние. Но чему удивляться в наши дни, когда министр культуры Михаил Швыдкой по телевизору объявил, что без мата нет русского языка. Абдулова, есть такой актер, однажды спросили, почему он так много работает, зачем ему столько денег. И этот человек ответил: «Я же не могу жить в театре под лестницей, как жил Смоктуновский, и чтобы меня кормила женщина». Весь этот бред печатается в газетах. Я категорически против интервью – исказят, переврут... А заголовки?! «Гамлета сделала Суламифь», «Тяжелая жизнь гениального Кеши». Как безвкусно, пошло…
– Ну да Бог с ними, с халтурщиками. Как вы познакомились с Иннокентием Михайловичем?
– В 54-м он приехал в театр из Сталинграда. Его пригласила Софья Владимировна Гиацинтова. Выдающаяся актриса! Благороднейшая женщина, дворянка. Она предложила ему до нового сезона поработать, как говорят в театре, «на выходах» – в массовках, эпизодах. А к новому сезону Софья Владимировна обещала «выбить для него «штатную единицу».
– Иннокентий Михайлович действительно ночевал в театре под лестницей?
– Вранье! Иннокентий Михайлович обо всем этом написал в своей книге. Он жил у актеров Бахтиных. Они очень дружили. Потом у актеров Марковых. Гиацинтова предложила ему снять комнату, которую ему будет оплачивать театр.
… Как мы познакомились? Прошло почти пятьдесят лет, но я хорошо помню костюм, который он у нас в цеху примерял. Я спросила: а где заявка на костюм, а где наряд на работу за подписью зав. постановочной частью, где накладная на ткань? Обычная советская бюрократия. Тут он, как говорится, на меня глаз и положил. А в театре знаете как? Все забегали, зашушукались – новый актер неравнодушен к Соломее. Иннокентий Михайлович стал часто приходить к нам в пошивочный цех. Часами сидел, читал книжку, никому не мешал. Только просил открыть форточку, ему было у нас душно.
– Вашей маме, когда она встретила свою любовь, было пятнадцать лет, а вы в 1954 были взрослым человеком.
– Мне было 29, не замужем, судьбу свою «оседлать» не успела.
– Но вы работали в театре, где кипит жизнь и бурлят страсти. Были, наверное, и увлечения?
– Что вы! Никаких увлечений не было! Я, наверное, пошла в своего отца. Иннокентий Михайлович в меня влюбился – и все . Я была для него одна-единственная.
– Когда вы познакомились, увидели Иннокентия Михайловича, то поняли, почувствовали, что перед вами – гений?
– Если не ошибаюсь, первым, кто назвал Иннокентия Михайловича гением, был внук Достоевского. Он сказал это после спектакля «Идиот». Ну а я ни после первой встречи, ни после второй ничего уж такого в нем не увидела. Человек как человек. Но у него был необыкновенный, очень внимательный взгляд. И эти глаза… Удивительные…
– Существует еще одна легенда, о том, как Георгий Александрович Товстоногов никак не мог найти актера на главную роль в спектакле «Идиот». Однажды на репетиции он закричал: «Глаза! У него – глаза! У этого, из фильма «Солдаты», у Свистуновского!» И пригласил Иннокентия Михайловича в ленинградский БДТ.
– Это правда. Главное у художника – интуиция. Инстинктивно Товстоногов понял, что за актер Иннокентий Михайлович.
– Пока существует театр, актеры всего мира – старые и молодые, худые и толстые, талантливые и убогие – будут мечтать о роли Гамлета. Ваш муж сотнями критиков и миллионами зрителей признан лучшим Гамлетом всех времен и народов. Выше – только небо. Муж – гений. Но как жить с гением? Как домашний быт: булочная, водопровод, грязное белье, кашель у детей, соседи, ЖЭК и так до бесконечности – уживается под одной крышей с гениальностью?
– Но я ведь не за гения выходила замуж ! Я выходила замуж ответственно – по любви. Между двумя свободными людьми возникло чувство, и мы поженились. Ни я, ни он до этого не были в браке, а после никогда не бросали друг друга. Кто же знал, что произойдет такое… Что будет восхождение, и все скажут – гений. Мы же поднялись на Олимп… А когда его пригласили на роль Гамлета, все вокруг говорили: «Ну какой из Иннокентия Гамлет?»
А быт… Быт можно соединить с чем угодно. Никакой человек не может жить без быта. Творческому человеку нужно этот быт организовать. Все в нашей семье было четко разделено. Творчество – это он. Быт – это я. Когда Иннокентий Михайлович готовился к роли, для него, кроме этого, ничего не существовало. Моя жизнь была служением Актеру и Гению. Художник должен иметь безукоризненные условия. Каждая его клеточка живет творчеством. Сергей Аполлинариевич Герасимов сказал: «Смоктуновский – эталон актера. Он даже не перевоплощается. Ему не нужно перевоплощаться. Он становится этим человеком. Становится Гамлетом, Мышкиным, Чайковским. Окружающие видят, что на их глазах рождается чудо».
– Если Гамлет женится на Офелии, то из их брака, наверное, ничего не получится…
– Гамлет, Офелия… Судьба – это Божий промысел. Шуламит, родившаяся в Иерусалиме, и Иннокентий, родившийся в сибирском селе Татьяновка, находят друг друга в этом мире… Кстати, из-за белорусской фамилии Смоктунович, которую Иннокентий Михайлович по требованию директора одного из театров изменил, злой, глупый, ничего не понимающий в искусстве тележурналист Караулов объявил: «Да он, Смоктуновский, еврей, только скрывает это».
– Как отреагировал Иннокентий Михайлович, узнав, что ваше имя Соломея, что вы родились в Иерусалиме?
– Его это удивило. Но я хочу, чтобы вы и читатели поняли – Иннокентий Михайлович был человеком Божьей милостью. Это не многие понимают. Чем больше времени проходит с тех пор, как его нет, тем больше я над этим думаю…
Когда Иннокентий пришел в нашу семью, он сразу же гениально «подыграл» моей мамочке, общительному и жизнерадостному человеку. Он сам был такой. Актеры – такие актеры – всегда жизнерадостны. Жизнь для них так многослойна, что они радуются любому ее проявлению.
Иннокентию понравился и мой отец – я называла его отцом, Михаил Ефимович Горшман. Он был человек искусства, художник, иллюстратор книг Пушкина, Шолом-Алейхема. Его друзьями были художники Куприянов, Фаворский… Он умер в 1971 году. Иннокентий очень любил смотреть, как Михаил Ефимович работает, любил его картины. Вот на стене висит написанный им портрет Иннокентия. Когда встал вопрос, а где же нам жить после свадьбы, и мы подумывали, не подождать ли до тех пор, пока появится свой угол, то Михаил Ефимович настоял, чтобы мы поженились. «Жить пока можно и в одной комнате», - сказал он. И жили все в одной комнате, на чердаке.
Иннокентий Михайлович сразу потянулся к нашей семье. Он считал, что все это не случайно – Соломея, Иерусалим… Мое имя у окружающих всегда вызывало удивление: «Вы татарочка? Еврейка? А вы на евреечку совсем не похожи». Когда Иннокентий Михайлович заполнял анкеты для поездок, ему говорили: «Вы бы имя жене изменили. Оно какое-то иностранное…». А еще раньше, когда мы собирались пожениться, друзья-актеры недоумевали: «Михалыч, ты чего? Не мог русскую бабу найти ? Соломея – девушка очень хорошая, но смотри, намаешься с ее «пятым пунктом». Особенно старался актер Юра Лихачев. Да и сейчас… Вот Михаил Козаков в журнале «Знамя» написал, что жена Смоктуновского его «ожидовила».
Иннокентий Михайлович не терпел, когда кто-то при нем плохо высказывался о евреях. «Евреи, – говорил он, – добрые, замечательные люди. И вообще, оценивать людей по их национальности – расизм». Иннокентий Михайлович должен был бы получить звание «Почетный гражданин Земли». Правда, его именем названа планета.
– Практически сразу же после вашей свадьбы начался триумфальный взлет актера Смоктуновского. Это вы принесли ему удачу?
– Да, безусловно. И это тоже Божий промысел.
Иннокентий Михайлович гениально (я часто, но, надеюсь правильно употребляю это слово) сыграл три роли евреев: Фарбера («Солдаты»), Моисея Моисеевича («Степь») и Исаака («Дамский портной»). Работая над ними, он советовался, консультировался с вами?Нет. Но он видел Михаила Ефимовича, его иллюстрации к Шолом-Алейхему. Он видел мою мамочку. Он, в конце концов, жил в еврейской семье. А о том, как он сыграл эти роли, написано очень много. Мне кажется, что его Моисей – это постаревший Иисус Христос.
– Иннокентий Михайлович был глубоко верующим христианином. А вы – верующий человек?
– Я верю в высшие силы, в космическую Совесть. Нужно быть с ними в гармонии: любить природу, не придавать значение мирской суете, заниматься только своим делом – как Иннокентий Михайлович. Он был в восторге от Израиля! Он говорил мне: «Соломка (он всегда, да и вся наша семья, называли меня Соломкой), дружочек, тебе нужно обязательно туда поехать». Для него Израиль был Святой землей, а Иерусалим – Святым городом.
– Вы ни разу не были в Израиле. А когда и почему туда уехала, а точнее, вернулась, ваша мама?
– Она уехала в 1989 году, она и Рут. Она прожила здесь интересную жизнь. У нее было много русских друзей: писатели, художники, музыканты. Она печатала свои рассказы в «Советиш геймланд», под псевдонимом Гоман вышли несколько ее книжек для детей. Но по-настоящему она могла жить только среди евреев. Поэтому мамочка на старости лет и уехала в Израиль. Сначала она решила съездить погостить, встретиться с кем-то из коммунаров. Но – ностальгия, воспоминания о молодости… И она осталась. В Израиле она еще раз вышла замуж за очень славного человека, Даниэля. Он приезжал к нам в гости в Москву, и говорил: «Я ваш папа!» А я… Я не могла уехать. Все на мне., дом, сын, дочь, внучка. Я очень ответственный, обязательный человек. С годами это из достоинства превратилось в недостаток. Моя дочка говорит: «Мама, да брось ты все, поезжай». А как я могу оставить внучку Настю? Она учится в театральном институте. У нее репетиции, приходит поздно. Кто ей приготовит, кто ее накормит, подаст, постирает, книжки нужные достанет? Я ей и подсказать что-то могу…
–В последние годы жизни Иннокентий Михайлович снялся в нескольких картинах, которые яйца выеденного не стоят. Играл он блистательно – боссов современной мафии. Как ваш муж относился к такому изменению репертуара?
– А чего стоит вся нынешняя жизнь? Иннокентий Михайлович был актером-лицедеем. Он очень любил это слово – «лицедей». Иннокентий должен был все время играть. Без этого он не мог жить. А с этими ролями его просто «доставали». «Соломка, – говорил он мне, – ну что же делать, играть надо…». Ну и семью содержать нужно было. Машину хотелось купить, видеокамеру, мир посмотреть… Но и к этим ролям он относился творчески, с полной отдачей. Как всегда.
– Ваш муж понимал, что он – гений?
– Иннокентий все знал. Знал свою судьбу. Знал, «кто есть кто». Понимал, что он – гений.
Гении дружат с кем-нибудь?
Со своими ролями…
* * *
Мишель Курно, которого называли самым злым критиком Франции, писал: «Если вы хотите увидеть Бога на сцене, идите на «Дядю Ваню» в исполнении Смоктуновского».
Владимир Ханелис, Бат-Ям
newswe.com
Наверх
|
|
