Хорошо, что Владимир Владимирович не поехал в Польшу для участия в мемориальных мероприятиях, посвященных 70-й годовщине освобождения Аушвица. Видеть лидера государства, развязавшего агрессивную войну и впервые в Европе после Второй мировой оккупировавшего и присоединившего территорию соседней страны, в этом месте и в этом контексте, было бы, по крайней мере, странно.
Претензии российского лидера на наследование символического статуса представителя народа-освободителя и победителя фашизма сегодня выглядят просто кощунственно. Политика современной России – это самое яркое проявление пересмотра итогов Второй мировой. В этом контексте тем более циничными выглядят попытки Кремля использовать клеймо «ревизии итогов войны» против неугодных российскому руководству стран и политических сил. Европа прошла долгий и болезненный путь осмысления трагедии мировой бойни, самой ужасающей страницей которой был Холокост.
Как известно, в Советском Союзе тема уничтожения евреев нацистами замалчивалась, а сама тема войны не стала, несмотря на колоссальные жертвы, основанием для выводов в ключе общечеловеческих ценностей. Первые двадцать лет после завершения войны ее вообще старались не вспоминать, а начиная с 1965 года стали формировать безбожно лживый и пафосный миф Великой Победы. За следующие двадцать лет он стал главным (если не вообще единственным успешным) позитивным элементом в искусственно конструировавшейся коллективной идентичности новой исторической общности – советского народа.
В негативных недостатка не было – самая свободная страна мира была осажденной крепостью, да и борьба с внутренними врагами не прекращалась, пусть и не со сталинским накалом. Позитивных же был дефицит – балет, космос, метро… ну, и Великая Победа. Чем меньше оставалось живых ветеранов, тем проще было лепить из кромешного ужаса и боли войны сияющий образ милитаристского праздника нашего победоносного оружия. В отличие от европейских стран, и «победивших», и «побежденных», пытавшихся понять, каким образом западная цивилизация дошла до возможности газовых камер, и мучительно вырабатывающих механизмы, которые не позволили бы подобному повториться, в советском народе партия и правительство культивировали чувство безупречности и безгрешности.
Победа над фашизмом была индульгенцией, которая позволяла не чувствовать вины ни за оккупацию и советизацию Восточной Европы, ни за депортации по национальному признаку, сопровождавшиеся таким количеством жертв, что их впору ставить в один ряд с геноцидом, ни за политику государственного антисемитизма. Страна, вступившая во Вторую мировую на стороне Германии и два года вместе с ней делившая Европу, фигурой солдата-освободителя прикрывала собственную тоталитарную бесчеловечную природу. Любой, кто сомневался в святости сапога солдата советской империи или в оправданности политики партии, превратившей одну седьмую часть суши в гигантский концлагерь, получал клеймо «фашиста». Любая попытка альтернативного взгляда на участие Советского Союза во Второй мировой войне выглядела кощунственной.
Посткоммунистическая Украина, переосмысляя опыт советских десятилетий, получила шанс приобщиться к европейской цивилизации. Среди многих других вызовов, обуславливающих необходимость коренных экономических изменений, адаптации законодательства, реформы государственных структур, построения новой модели гражданского общества, крайне важным было принятие европейских ценностей. Осмысление опыта трагедии Холокоста является одним из базовых условий для этого. По словам видного украинского историка Ярослава Грицака, принятие определенной доли ответственности стало «входным билетом в европейское сообщество» для посткоммунистических стран.
Нельзя сказать, что Украина полностью справилась с этой задачей. Однако, безусловно, ею был пройден значительный путь в верном направлении. В годовщину расстрелов каждый украинский президент приходил к Бабьему яру, который с середины 1960-х годов стал не только главным символом Холокоста в нашем регионе, но и символом украино-еврейской солидарности в разрыве агрессивного и лицемерного советского замалчивания этой трагедии еврейского народа.
История Холокоста активно изучается специалистами, и, что не менее важно, внедряется в школы и университеты, а также в неформальное образование. «Холокостоведение Монбланом возвышается над унылой равниной украинской иудаики», иронизировал даже один еврейский историк, сам немало написавший профессиональных работ, касающихся уничтожения евреев нацистами на территории Украины и осмысления уроков Холокоста.
В России рецепция Холокоста в полной мере так и не произошла. Разумеется, общество более-менее, в целом, представляет себе, что нацисты уничтожали евреев, и что это нехорошо. Но осмысление уроков этой трагедии в том ключе, как это произошло в Европе, в России толком и не начиналось.
Память о войне в России – это память о Победе и о подвиге советских людей, все больше и больше ассоциирующихся исключительно с россиянами, плавно переходящими в этнических русских.
Хочу подчеркнуть, что это не только рудимент советской политики памяти. В России сознательно и системно реактуализировали именно эту парадигму: красное знамя Победы, георгиевские ленточки, массовые костюмированные маскарады с кашей из «полевой кухни»… Я не помню, чтобы какой-нибудь российский президент когда-нибудь приезжал бы, скажем, в Змиевскую балку под Ростовом-на-Дону – место самых масштабных расстрелов евреев на территории нынешней России. А вот историю про исчезновение упоминания евреев с мемориальной таблички на памятнике в Змиевской балке помню отлично. Однако, постепенно, в рамках построения государственной пропагандистской машины, приспособленной к изменившимся по сравнению с эпохой холодной войны временам, кремлевские стратеги увидели в эксплуатации темы Холокоста, конечно, весьма своеобразно преломленной, определенную перспективу.
В рамках российской парадигмы памяти о войне «фашистом» или «коллаборационистом» становился тот, кто не разделяет агрессивно-милитаристских ценностей советско-российского общества. Если в контексте Холокоста напоминать об этом Западу, не забывая в другой руке держать козырь «народа-победителя», то можно если не дискредитировать, то бросить тень на политических оппонентов на международной арене.
Десять лет назад российский бизнесмен Вячеслав Кантор, занимающийся вопросами памяти о Холокосте и противодействия антисемитизму, организовал в Кракове масштабные мемориальные мероприятия, посвященные предыдущему, 60-летнему юбилею освобождения лагеря смерти. Форум «Let my people live» посетили лидеры многих стран, в том числе российский и украинский президенты. Тогда Владимира Путина еще приглашали в приличные места. Мне кажется, это вообще была его первая публичная речь, посвященная Холокосту. Владимир Владимирович умудрился в своем выступлении избежать слов «евреи» и «Холокост» вообще, сфокусировав свое красноречие на прославлении подвига победителей фашизма. Даже речь только что пришедшего к власти в Украине после Оранжевой революции Виктора Ющенко, вполне выдержанная в духе европейского понимания уроков Холокоста, выглядела резким контрастом.
Я работал тогда редактором в одном международном еврейском издании, и опубликовал, несмотря на протесты российских коллег, понимавших, насколько слабо выглядит в этом компаративном контексте их президент, тексты выступлений обоих. Это был последний номер издания, подготовленный мной – российские коллеги добились, что после этого меня сняли с поста главного редактора. Впрочем, я отлично их понимаю – как и все население страны, еврейская община стала заложником ситуации, в которой как минимум отсутствие открытых проявлений фронды для любых общественных организаций является обязательным условием существования.
С тех пор утекло много воды. Владимир Путин перестал быть желанным гостем на подобных мероприятиях. С другой стороны, в Кремле за это время научились эффективно манипулировать еврейским вопросом в пропагандистских целях. Собственно, начало было положено еще раньше, когда в 2000 году Администрация президента решила, кто отныне в России будет Главным раввином, чтобы подорвать международную поддержку опального олигарха Владимира Гусинского. Сделавшие выводы руководители российских еврейских организации, отталкивая друг друга локтями, бросились наперебой демонстрировать Кремлю свою полезность на пропагандистском фронте. Разумеется, в первую очередь оказались востребованы бескомпромиссные борцы с фашизмом в соседних постсоветских странах.
Доходило до потрясающего для постороннего наблюдателя цинизма. Например, прошлым летом память жертв Холокоста стала для одной еврейской организации благовидным поводом, чтобы пригласить в оккупированный Крым авторитетных гостей со всего мира, легитимировав тем самым аннексию полуострова. Владимир Путин с тех пор тоже кое-чему научился – например, произносить слова «евреи» и «Холокост», что и продемонстрировал два дня назад в московском Еврейском музее и Центре толерантности. Но переосмысления войны не произошло – наоборот, еврейскую тему кремлевский дискурс «подверстал» к готовой схеме.
Российский президент по-прежнему считает, что Международный день памяти Холокоста – это только еще один удобный повод подчеркнуть, что «основные жертвы на алтарь Победы принес русский народ», а также заклеймить «бандеровцов и других коллаборационистов – пособников Гитлера».
В цивилизованном мире банальностью стала мысль о том, что если не сделать правильных выводов из войны, избежать следующей будет трудно. Россия, сознательно и последовательно отказывающаяся от осмысления уроков Второй мировой и Холокоста, не только с легкостью развязывает агрессивные войны, но и пытается использовать память жертв в своих пропагандистских целях.

Вячеслав Лихачев политолог, руководитель Группы мониторинга прав национальных меньшинств