На протяжении столетий украинцев приучали к неполноценности, к тому, что их история является просто историей «окраины» того или иного государства, империи или цивилизации. История Украины всегда была частью чужой истории, а память – чужой памяти. До сих пор мы наблюдаем лишь попытки отыскать себя в Европе или Евразии, позаимствовать у «старших братьев» сокровенное знание, приобщиться к чужому уму. Украинские интеллектуалы заранее готовы оставаться учениками в школе мировой истории, даже мысленно опасаясь представить себя в роли ее полноправных участников, а иногда и лидеров. Поэтому, когда сегодня в Украине говорится о знании и памяти о Холокосте, существует два мотива: «этого требует Европа» и «за это в Европе вспомнят о нашем Голодоморе». Может, надо кардинально изменить саму парадигму памяти о еврейской трагедии? Ведь это первое из определяющих явлений истории Запада, эпицентром которого стала наша страна. Четверть потерь среди гражданского населения Украины пришлось на евреев, и четверть погибших евреев Европы происходили отсюда. НЕ Крестовые походы и Гуманизм, НЕ Реформация и Просвещение, а именно Холокост в полной мере приобщил нас к европейской истории.
Историческая память – о прошлом или будущем?
Пол Коннертон отмечает как общепринятое, что «наше восприятие настоящего во многом зависит от нашего знания о прошлом. И мы будем воспринимать [...] наше настоящее по-разному, в зависимости от различных версий прошлого, к которым мы сможем привязать этот текущий момент. А это значительно усложняет «экстрагирование» нашего прошлого из нашего же настоящего: не только потому, что нынешнее пытается определенным образом влиять (некоторые, может, даже скажут – искажать) на наши воспоминания о прошлом, но и также потому, что прошлое пытается влиять, или же искажать наше восприятие настоящего ».
Думаем, такой взгляд является принципиально ошибочным. Прошлое, конечно, в значительной степени определяет наше настоящее и будущее, но это происходит на уровне объективных процессов. На уровне же субъективного сознания все наоборот: наша актуальная историческая память является проекцией на прошлое нашего желаемого будущего. Есть пассивный багаж – наше знание об истории, или накопленная сумма информации об отдельных исторических событиях и глобальных исторических процессах. Из этого массива наша индивидуальная и коллективная память выделяет то, что мы считаем образцом для будущего – положительным или отрицательным. То есть то, повторения или неповторения чего мы желаем в зависимости от нашего видения собственного будущего. Итак, историческая память – это идеологически актуализированная часть исторического знания.
Наша актуальная историческая память является проекцией на прошлое нашего желаемого будущего
Если согласиться с таким пониманием, мы сможем выйти из заколдованного круга, на который обрекает нас признание абсолютной психологической зависимости нашего будущего от нашей истории. Конечно, мы не можем изменить того, что уже произошло, но можем сознательно взять из него то, что нам нужно для будущего. Собственно, именно так мы всегда и делаем. Поэтому не надо делать вид, во-первых, что искусственные конструкты в нашей памяти являются самой исторической правдой, а во-вторых, считать, что они непременно обязательны как для других, так и для нас самих.
Понимание этого дает нам основания вернуться к вопросу: зачем Украине помнить о Холокосте? Именно помнить, а не только знать, – странно было бы не знать об уничтожении полутора миллионов жителей твоей страны, которое произошло на глазах еще живых поколений. И то, что послевоенный СССР всеми силами пытался вытравить знание об этой трагедии, является само по себе огромным преступлением коммунистического режима.
Но зачем все время держать этот ужас в памяти? Что это дает для создания новой Украины?
Ключевыми моментами устоявшейся модели памяти о Холокосте являются два тезиса. Первый – о его уникальности в мировой истории, второй – о том, что он стал апогеем европейской истории антисемитизма.
Но, поскольку Холокост рассматривается как явление уникальное, он априори не может повториться. Единственное поле, где он остается возможным теоретически – это история антисемитизма. То есть призыв «Никогда больше!», который сопровождает изучение и популяризацию истории Холокоста, реально касается только недопущения нового геноцида евреев. Кроме того, априорный отказ от попыток понять логику нацистской идеологии и найти если не рациональные, то хотя бы логические аргументы, которыми Гитлер обосновывал свою антиеврейскую политику, приводит к беспомощному признанию ее или непонятной, или вызванной искусственной политтехнологией. Поэтому Холокост фактически превращается в некий исторический парадокс, случайный и загадочный сбой на пути прогресса человечества.
Понятно, что даже в таком виде память о Холокосте находит себе достаточно места в современном мире. Для Израиля она одновременно является обоснованием права на существование и глобальной целью этого существования. Ведь появление еврейского государства стало возможным лишь благодаря международной поддержке, которая питалась подсознательным признанием западными странами своей доли вины за уничтожение миллионов европейских евреев. А целью его существования провозглашается необходимость обеспечения всем евреям мира убежища в случае новых преследований.
Евреям как народу память о Холокосте нужна как фактически единственный объединяющий фактор и самоидентификационный маркер в условиях тотальной секуляризации. Сегодня евреев, которые не ходят в синагогу, говорят на разных языках и являются гражданами различных государств, объединяет только принадлежность к народу, который столетиями подвергался гонениям, а в ХХ в. стал объектом тотального уничтожения во время Холокоста.
Очевидно, так же Государству Израиль и вообще евреям необходима нееврейская память о Холокосте, как предохранитель против антисемитизма и неоспоримый аргумент в противостоянии антисионизму. Но как долго нееврейская память об этой трагедии будет питаться только раскаянием европейских народов? Не вызовет ли такая зыбкая почва обратную реакцию отторжения?

Уникальность: угрозы и перспективы

Рассмотрение Холокоста как уникального явления в истории сужает возможности для распространения исторической памяти о нем по двум причинам. Обе они связаны с тем, что любое уникальное явление жестко фиксируется в историческом времени и пространстве. На обыденном уровне это означает, что память о Холокосте является, прежде всего, личной и семейной, т.е. связанной с непосредственными переживаниями тех событий участниками и свидетелями или их близкими родственниками. Очевидно, что масштаб трагедии еще обеспечит на определенный исторический период достаточный человеческий ресурс для сохранения такой памяти, но с течением времени он будет непременно и быстро уменьшаться, ведь семейная память держится на живой связи поколений.
На системном уровне концепт уникальности Холокоста жестко фиксирует исторические роли «действующих лиц» этой трагедии, а это делает невозможными ментальные конструкции и практики памяти, связанные с вариативным отождествлением себя с различными участниками событий. Другими словами, евреи навсегда будут жертвами Холокоста, немцы – его авторами и исполнителями, англичане и американцы – сторонними наблюдателями, а народы европейского континента – коллаборационистами и пособниками нацистов. Только такое устойчивое распределение «ролей» способно обеспечить «правильное» функционирование израильско-еврейской модели памяти о Холокосте, однако, именно оно представляет наибольшую опасность для этой памяти как таковой. Ведь непонятно, почему, например, современный житель Израиля непременно выступать как вечная жертва Холокоста, а современный гражданин Германии – как вечный палач и нацист?
Для Украины эта проблема стоит очень остро. Ведь сегодня с разных сторон украинцам пытаются навязать безальтернативную роль пособников нацистов и совиновников в Холокосте. Такой образ лелеяла советская пропаганда относительно «украинско-фашистских буржуазных националистов», и его в полной мере унаследовала пропаганда российская. Еврейская мифология до сих пор рассматривает украинцев как извечных «генетических антисемитов и погромщиков». В Германии, которая стремится избавиться единоличной ответственности за Холокост, возникают научные теории, возлагающие на местное население, в частности украинское, ответственность за инициирование (!) массового уничтожения евреев.
Психологически понятное нежелание украинцев принять навязанную им роль усиливается, прежде всего, очевидным несоответствием такой картины реальной истории. Ведь во время войны в Украине отсутствовала не только собственная государственность, но и любое полноценное местное самоуправление, которое имело бы право принимать решения от имени всего народа. Украинские земли были разделены между различными государствами и административными образованиями, судьба евреев на которых часто кардинально отличалась. Наконец, сами украинцы принимали участие в боевых действиях и входили в состав вооруженных формирований различных государств и политических движений. Поэтому принципиально невозможно говорить о каком бы то ни было сознательном типичном поведении всех или хотя бы большинства украинцев во время Холокоста. И тех, кто участвовал в уничтожении евреев, было отнюдь не больше, чем тех, кто помогал им непосредственно или своей борьбой с нацистским режимом.
Кроме того, сегодня среди украинцев активно складывается собственный комплекс жертвы геноцида – Голодомора, организованного советским режимом. И здесь проявляется упомянутый системный недостаток концепции об уникальности Холокоста. Ведь в Голодоморе жертвами являются украинцы, а жесткая модель памяти о Холокосте не подразумевает изменения «действующих лиц» – значит, украинцы «не могут» быть жертвами, потому что «роль» жертвы навсегда закреплена за евреями. Таким образом, памяти о Холокосте и Голодоморе оказываются несовместимыми, и вместо взаимодополнения вступают в спор.

Место в истории

Чтобы Холокост мог стать органической частью исторической памяти разных народов, надо сначала вернуть его в историю. Это значит найти место, во-первых, в общеисторическом процессе, а во-вторых, среди других аналогичных явлений. Здесь не место подробно анализировать факторы, которые привели нацистов к власти в Германии, способствовали захвату ими почти всей Европы и, наконец, сделали возможным Холокост. Относительно исторической памяти об этой трагедии следует осознать лишь несколько ключевых вещей. Во-первых, антисемитизм был не побочным (т.е. необязательным) приложением, а одним из основных моментов нацистской идеологии, построенной на теории об иерархии рас соответственно их цивилизационным характеристикам. Во-вторых, сама эта теория была одним из вариантов постхристианского научного мировоззрения, которое пыталось (и до сих пор пытается) заменить трансцендентную ось Добро-Зло такой же материальной осью, в рамках которой происходит извечная борьба. В-третьих, «отмена» Бога привела к тому, что божественную этику заменила этика «научная», в которой нравственным объявлялось то, что способствовало «силам Добра», будь то раса, класс, нация или отдельный человек.
Опыт Холокоста, как и Голодомора, неопровержимо доказывает первичность идеологического фактора в масштабных исторических процессах. Уничтожение наиболее успешных и общественно полезных (с экономической точки зрения) слоев населения происходило в обеих тоталитарных империях согласно представлениям, истоки которых лежали только в идейной плоскости. Как нацистский, так и коммунистический эксперименты были попытками опровергнуть практический опыт развития человечества, опирающимися на абсолютно теоретические «научные» конструкции. При этом подавляющее большинство людей и в Рейхе, и в СССР были полностью увлечены этими призраками и безоговорочно отреклись от человеческой морали и здравого смысла. Следовательно, можно утверждать, что с глобально-исторической точки зрения Холокост имеет те же идеологические источники, что и Голодомор или депортация крымских татар, а с моральной – стоит в одном ряду с армянской резней или трагедией Хиросимы.
Если мы откажемся рассматривать Холокост как уникальное историческое явление, это не будет означать, что он станет просто одним из «обычных» массовых убийств, которыми полна новейшая история. Но из «уникального», то есть исключительного, несопоставимого, он превратится в «универсальное», то есть архетипическое. Так же, как Великая французская революция является архетипом всех предыдущих и последующих революций, так и Холокост должен стать архетипом всех геноцидов, произошедших до и после него.
На самом деле это уже происходит стихийно и в значительной мере подсознательно. Расширение определения «Холокост» на уничтожение нацистами всех преследуемых групп, появление терминов «Холокост цыган» или «украинский Холокост» для определения Голодомора – все это нужно рассматривать не как желание умалить значение еврейской трагедии, а как признание ее универсального характера, перевод ее от конкретно-исторического к архетипическому.
И здесь мы переходим к следующему, возможно, самому важному моменту, который связывает нас уже не с историей или исторической памятью, а с нашим будущим. Признание именно еврейского Холокоста архетипом всех геноцидов ставит на повестку дня возвращение к пониманию еврейской истории, как архетипа всего исторического процесса. Возвращение, потому что именно так рассматривало библейскую еврейскую историю христианство, объявившее себя «новым Израилем». Просвещение, «отменив» христианство, естественно «отменило» и священную историю. Поэтому евреи «превратились» в обычный народ, а их история – в, возможно, не очень типичную, но, в принципе, еще одну обычную историю. И евреи, которые именно тогда стали на путь ассимиляции, приветствовали такую «банализацию» собственной истории и до сих пор пытаются полностью превратиться в «обычный» народ.
Но именно Холокост и восстановление после него Государства Израиль являются подтверждением того, что универсальная – священная – роль еврейского народа в истории не завершилась с приходом христианства. Не была ли эта трагедия осуществлением библейских пророчеств? Не был ли Холокост следствием отмены абсолютной морали, источником которой являются не люди, а Тот, Кто их сотворил? Не стала ли попытка полностью заменить Бога человеческим разумом причиной появления «научных» теорий, которые требовали от своих адептов уничтожения миллионов невинных людей? За этими вопросами стоит только одно: готовы ли мы найти место Богу в нашем видении мира, не отказываясь при этом от его дальнейшего познания? Это не означает «Ренессанс Средневековья», скорее это «альтернативный Ренессанс». Классическое Возрождение апеллировало к античной традиции, научной и языческой, погибшей под давлением христианства. Мы же сегодня должны вернуться к тому пункту, где христианство разошлось с иудаизмом – там лежат истоки их антагонизма, который в принципе невозможно разрешить без кардинального изменения мировоззренческих парадигм. Со стороны христианства это потребует признания того, что Завет с евреями действует до сих пор, и их спасение возможно и вне церкви, а со стороны евреев – что остальные народы имеют свои пути к Богу вне иудаизма.
Будет ли это означать одновременно конец науки? Наверное, нет, ведь законы существования материального мира не исчезают потому, что мы признаем, что их источник – Всевышний, а не равнодушная природа.
Сегодня мир стоит на пороге войны, которая должна наконец завершить эпоху великих империй и всемирных идеологий, веры в самодостаточную силу человеческого разума и чистой науки. Эпоху, которая в ХХ веке породила мировые войны и миллионные гекатомбы, деградацию морали и дегуманизацию человека. Завершить ее можно, только поняв неразрывное единство составляющих ее истории. Такое понимание сегодня может принести Западу только Украина, ведь только она в полной мере ощутила на себе обратную сторону сразу двух научных теорий – классовой и расовой, двух великих империй – советской и нацистской, пережила два геноцида – Голодомор и Холокост.
Возможно, есть глубокий исторический смысл в том, что народ, который на протяжении столетий оставался объектом исторического процесса, накануне своего воскресения пережил две самые страшные трагедии в истории человечества? Пережил, чтобы, вернувшись полноправным членом в семью европейских народов, принести им, знающим все о безграничном взлете человеческого духа, свое знание о такой же безграничности его падения.
Виталий Нахманович
Журнал «Український тиждень» № 46 (366) от 13 ноября
Перевод сайта DJC.com.ua