Рассматривая сложный комплекс вопросов, связанных с национальной идентификацией в сегодняшних постсоветских условиях, неизбежно приходится учитывать их социально-психологический контекст, вписанный в стремительно меняющуюся историческую реальность.
Известные политические изменения в странах бывшего СССР, долгожданные, назревавшие давно, но тем не менее оказавшиеся для многих внезапными, неожиданными, например, такие, как крушение империи, имели несколько серьезных последствий, в том числе и для процесса национальной идентификации.
В динамике происходящих процессов, иногда кажущейся хаотичной и уж во всяком случае разнонаправленной, не всегда просто различить доминанту, и я никоим образом – в частности, как непосредственный участник незавершенного процесса – не могу на это претендовать. В каком-то смысле мои рефлексии скорее следует отнести к типу рассуждений рыбы на тему ихтиологии. Некоторые особенности все же можно отметить – скорее в жанре репортажа с места событий, карта которых многоцветна.
Прежде всего мы имеем здесь дело с типологическим разнообразием рассматриваемых объектов, со спектром различных изначальных установок.
Бесспорно, несмотря на преследования, в еврейской части общества всегда существовал протестный слой, сопротивляющийся утрате связи с национальным наследием и реализующий это сопротивление в разного рода формах подпольной деятельности – как религиозной, так и культурной, образовательной. На закате советской империи этот авангард еврейской общины боролся в первую очередь за свободу передвижения или выезд, сосредоточив всю энергию в этом направлении.
Возникшие в кругах национально осознающего себя еврейства культурные движения, к сожалению, заметные не только членам еврейского социума, но и карательным органам, прежде всего ориентировались на решение задачи, лапидарно формулируемой как «Отпусти народ мой». Огромная работа сотен еврейских активистов по возрождению еврейского самосознания, проделанная в трудных условиях советского режима, стала в значительной степени экспортным продуктом, созданным в СССР и вывезенным массовой алией.
Однако в рамках советского общества по своим масштабам и влиятельности лидировала скорее ассимиляторская тенденция, характерная для поколений евреев, которых к ассимиляции побуждал инстинкт национального и индивидуального самосохранения, которые полагали рискованным или уж, во всяком случае, неразумным, бессмысленным или архаичным обращение к тому, что им представлялось преодоленным и принадлежащим далекому прошлому, – национальной проблематике.
Представляется, что возможно найти различия в некоторых типологических общих чертах культурных установок представителей этой части еврейской общины на постсоветском пространстве и определенной части олим в Израиле.
Сильная идентификация с русской культурой, которая проявляется и в среде олим в Израиле, их непричастность к израильской культуре, объясняемая недостаточным знанием языка, отсутствием опыта личного участия в истории Государства, вынуждает «цепляться» за привычные, хорошо изученные и понятные ценности, христианскую мораль, классическую русскую литературу. По существу, это же имеет место в России, где ассимилированная еврейская интеллигенция, как правило, избегает называть вещи своими именами, выдавая беду за выбор, т.е. переименовывая свою «приписанность» русской культуре в свободный выбор, о котором можно было бы говорить лишь в том случае, если бы еврейское наследие было освоено в том же объеме, что и русское. Иногда отстаивание своей принадлежности к русской культуре приобретает у этой части еврейского общества агрессивные черты.
Когда в результате развала нашей Византийской империи место идеологии заняла, как и предсказывали некоторые прозорливцы, религия, или, точнее, религиозность, тяготеющая к фундаменталистским формам, то эта часть еврейской - не общины, разумеется, поскольку таковой просто не существовало, но, скажем, популяции оказалась в растерянности. После стольких десятилетий более или менее успешной ассимиляции советские евреи-интернационалисты оказались в одиночестве, в то время как остальные национальные группы ринулись к своим национальным идеям.
Мы вынуждены признать, что господствовавшая советская идеология преуспела в широкомасштабной денационализации, охватившей едва ли не все население «империи зла» (здесь красноречивым исключением представляются мусульманские республики и кавказский регион). Казалось, что и либеральной интеллигенции, сколь бы ни была ей ненавистна тоталитарная идеология, по существу нечего противопоставить триумфальному принципу «интернационализма», который как будто корреспондировал с общегуманистическими принципами всеобщего равенства и братства или популярными и имевшими широкое хождение концепциями типа «несть ни иудея, ни эллина». Во всяком случае, если относительно искусства, «национального по форме, социалистического по содержанию», и имела место неизменно ироническая интонация, то какую-либо существенную полемику по вопросам национальной культуры, ее унификации припомнить затруднительно.
Примечательно, что именно русско-еврейское противостояние проявилось достаточно заметно: здесь можно упомянуть потрясшую просвещенные круги дискуссию 1977 г. на тему «Классика и мы», где носители русского национального самосознания публично протестовали против еврейского засилья в русской культуре, и известную переписку (распространявшуюся в рукописных копиях) на эту же тему ныне покойных Виктора Астафьева и Натана Эйдельмана.
Еврейская позиция в этих боях была оборонительной, звучала апелляция к общечеловеческим ценностям, осуждение антисемитизма. Никакая альтернативная программа не выдвигалась – шла борьба за право на легитимное место в русской культуре.
Та часть еврейского общества, которая старалась дистанцироваться от советского режима, занимая позицию критического наблюдателя или обитателя башни из слоновой кости, не желавшего никоим образом отождествляться с происходящим вокруг него, теперь оказалась в иной ситуации. Обвал рушащейся империи увлек за собой и сложно построенные башни, и годами возводимые индивидуалистические укрепления, и личную и групповую стратегии поведения.
Бывшие презрительные наблюдатели – вольно или невольно, активно или пассивно – были втянуты в пучину событий, превратившись в участников происходящего, оказались вынужденными проявить весь потенциально имеющийся у них личностный динамизм, способность к переменам, переоценке ценностей, что само по себе непростой и длительный процесс.
Есть общие тенденции, характерные для всего социума в целом, и есть специфические особенности, присущие еврейской части общества.
Общая тенденция: поиск корней, реставрация, или, если угодно, возрождение национального начала, и в этой сфере архаисты вновь встречаются с новаторами.
Специфические особенности: негативная идентификация как известный в медицине привычный вывих. В новой ситуации возникли возможности (религиозные, общинные, просветительские и др.) превращения ее в позитивную идентификацию что, в свою очередь, представляет собой долговременный процесс или задачу, в решении которой культурная грамотность или вменяемость призвана сыграть свою роль. У части еврейского социума имеет место концентрация внимания на болезненных вопросах, неизменно вызывающих отклик в еврейской среде, например, на антисемитизме. Некоторые еврейские пассионарии ведут позиционные бои с проявлениями антисемитских настроений в разных сегментах и на разных уровнях постсоветского общества, столь упорные, что это позволяет вновь идентифицировать их как евреев, прежде всего потому, что они относят себя к дискриминируемому, гонимому меньшинству, и потому, что их «преследуют».
Однако такого рода борьба отнюдь не способствует их позитивной идентификации, лишь укрепляя их в избранной позе невинного мученика, гонимого страдальца, стереотипизируя их собственную внутреннюю проблему, граничащую с паранойей (я далека от мысли отрицать существующий, например, в современной России антисемитизм, впрочем в данном случае я говорю лишь о поиске основ самосознания, о проблеме скорее психологического свойства).
Исключительный читательский успех сомнительной по своим научным достоинствам книги Солженицына «Двести лет вместе», по-видимому, можно объяснить тем, что она отвечает умонастроениям именно этой части еврейской аудитории. Однако эта тенденция скорее характерна для людей старшего поколения, в то время как молодые люди не склонны строить на этом зыбком фундаменте свое национальное самосознание.
Общинная жизнь в той форме, в которой она существовала в дореволюционной России, принадлежит прошлому. Современные попытки ее возрождения пока далеки от желаемого результата, и приходится констатировать, что, несмотря на все прилагаемые усилия, в том числе международных организаций, – большая часть российского еврейства остается за пределами общинной активности. Если иметь в виду еврейскую интеллигенцию постсоветского пространства, то ее высокие культурные и интеллектуальные запросы и стандарты, сложившиеся модели замкнутого существования, далекого от коллективистских идеалов, а также идиосинкразия ко всякой форме общественности чаще всего препятствуют приобщению к активистским попыткам реанимации еврейской общинной жизни. Презрительное прозвище «хаванагильщики» достаточно верно передает отношение еврейских интеллектуалов к активистам этого направления в современной еврейской жизни. Следует также принимать во внимание имеющий место подсознательный страх гетто, из которого столь долго выходили, как представляется, отнюдь не для того, чтобы вновь в нем замкнуться, как бы заманчиво ни выглядела подобная перспектива для сторонников изоляционистской национальной тенденции.
Религиозные ценности в современной России если и возрождаются, то часто в поверхностном, так сказать, декоративном виде, становятся принадлежностью сферы приличий, демонстрируются с неофитской горячностью, вызывая отторжение у людей со сложившимися представлениями о суверенности внутренней жизни, с развитым чувством вкуса.
Если говорить о месте синагоги в жизни современного российского еврея, то следует признать, что ее традиционная роль, в силу известных причин, утрачена, и на ее восстановление потребуется длительный период. С другой же стороны, можно отметить тяготение к религиозной жизни в христианском, более понятном, доступном варианте, тем более, что в последние годы существования империи, в период ее пышного декаданса появлялись такие харизматические личности, как о. Александр Мень, оказавшие исключительное влияние на настроения и конфессиональную ориентацию еврейской интеллигенции. К сожалению, сопоставимых по масштабу и влиятельности фигур – в плане нетривиальности мышления, творческой потенции, харизмы, нравственных достоинств – еврейская религиозная среда не выдвинула.
В этой ситуации, а также учитывая то обстоятельство, что значительная часть еврейства современной России может быть отнесена к интеллигенции, академическая иудаика становится оптимальным путем обретения утраченной самоидентификации. По сути своей научное знание абстрагировано от подобных категорий, относящихся к психологии личности. Однако в нашем случае оно оказывается не только совокупностью сведений, основой формирования специалистов в определенной области, но и питательной почвой для процесса становления национального самосознания. При этом иудаика никоим образом не является подобием гетто и привлекает интерес со стороны отнюдь не только еврейских исследователей, что представляется весьма позитивной тенденцией (своеобразным примером в этом отношении может служить Польша, где иудаика, в силу известных причин, развивается преимущественно учеными, не имеющими этнической мотивации).
Научные работники, университетские преподаватели – академическая гуманитарная интеллигенция – переходят в иудаику из других гуманитарных дисциплин, осуществляют собственную переквалификацию, переподготовку. Полноценное включение иудаики в состав академических дисциплин в постсоветской науке являет собой живой, развивающийся, но далекий от своего завершения процесс. Представляется, что можно говорить о возникновении особой разновидности общинной жизни – академического, научного сообщества, объединяющего, несмотря на возникшие государственные границы, исследователей, занимающихся еврейскими дисциплинами.
Вместе с тем и в среде интеллигенции, профессионально не связанной с иудаикой, заметен пробуждающийся интерес к еврейским исследованиям, отчасти подкрепляемый традиционным признанием ценностей науки и образования, позитивного знания. Об этом стремлении к культурной грамотности в сфере национального наследия свидетельствует расширение масштабов просветительской деятельности. Это и возникновение так называемых народных университетов еврейской культуры, лекториев, и организация конференций с характерным названием «Академические знания – широкой аудитории», и деятельность организованных Еврейским агентством ульпанов или недавно созданного клуба Бейт-Агнон, и Лерхаузы в местных организациях студенческого объединения «Гиллель».
Как специалист, занимающийся историей восточноевропейского еврейства, я могу различить в этом процессе возвращение, в некотором смысле, к структурной модели Ашкеназа, когда дисперсные еврейские общины разных стран находились в живой многообразной связи как друг с другом, так и с Эрец-Исраэль. Ярким проявлением этой возрождающейся, на мой взгляд, исторической традиции становится и институциональное закрепление подобных межобщинных трансгосударственных связей – связей между Израилем и диаспорой, – выраженное в деятельности Международного центра университетского преподавания еврейской цивилизации и Центра Чейза по развитию иудаики на русском языке (Еврейский университет Иерусалима), Центра «Сэфер» – структур по определению академических, а также активное участие в этом процессе таких организаций, как «Джойнт» и Еврейское агентство.
Академические программы по иудаике предоставляют желательную альтернативу – секулярную модель, бесконфликтно вписываются в мультикультурную ситуацию, позволяют преодолеть интеллигентское чувство дискомфорта при обращении ко всякого рода национальной проблематике.
Принимая во внимание специфические особенности ситуации, представляется возможным даже заострить заглавный тезис и говорить об академических программах в области иудаики не как о средстве, подспорье в процессе национальной идентификации, но как об условии sin qua non. |
